Умберто Эко.

[Naina]

Скорее всего - фальшивка, но царской охранки. Вполне возможно, хотя бы потому, что за кулисами еврейского вопроса стояли и то правительство, и признанные мастера охранных дел. Вспомнить хотя бы дело Бейлиса, не забытое и до сих пор. Авторство записки об ритуальных убийствах тоже невыяснено, единственное что Даль если имеет к этому отношение, то очень отдаленное.
А так мы понемногу приближаемся к федеральному списку экстремистских материалов, учтите... 

Нет ли у вас списка? Прочесть.

[Инклер]

Нет ли у вас списка? Прочесть.

Запросто. Эта цензура еще не сделала свою вечную ошибку, включив свой список в запрет. 

http://minjust.ru/ru/extremist-materials

[Augusta]

Начала перечитывать "Имя розы". Когда-то бессознательно прочитала, даже не могу сказать какие впечатления были. А вчера глаз зацепился, и решила заново познакомиться. Пока спотыкаюсь о слог. Первую страницу раза 3 перечитала, чтобы прочувствовать каждое предложение.

[Ортанс]

Реальнее некуда. Адольф Гитлер использовал Протоколы сионских мудрецов  в качестве оправдания своему намерению истребить евреев, которому он следовал на протяжении Второй мировой войны.

"Протоколы" это вполне реальная фальшивка. От того, что она была знаменита и использовалась разными деятелями в своих политических целых, фальшивкой "Протоколы" быть не перестают. Более того, эта фальшивка еще и плагиат с памфлета против Наполеона III "Диалог в аду между Монтескье и Макиавелли".
Эко же доказывает, что и памфлет-то был плагиатом с популярных романов Э.Сю и Дюма. Последнее бездоказательно, если не считать того, что в 19 веке были очень популярны теории заговоров, хоть иезуитов, хоть иллюминатов.

[Лукьян Поворотов]

Начала перечитывать "Имя розы". Когда-то бессознательно прочитала, даже не могу сказать какие впечатления были. А вчера глаз зацепился, и решила заново познакомиться. Пока спотыкаюсь о слог. Первую страницу раза 3 перечитала, чтобы прочувствовать каждое предложение.

А я и читал и перечитывал, и оторваться не мог.

[Лiнкс]

"Протоколы" это вполне реальная фальшивка.

Согласна.

[Nativ]

"Протоколы" это вполне реальная фальшивка. От того, что она была знаменита и использовалась разными деятелями в своих политических целых, фальшивкой "Протоколы" быть не перестают. Более того, эта фальшивка еще и плагиат с памфлета против Наполеона III "Диалог в аду между Монтескье и Макиавелли".
Эко же доказывает, что и памфлет-то был плагиатом с популярных романов Э.Сю и Дюма. Последнее бездоказательно, если не считать того, что в 19 веке были очень популярны теории заговоров, хоть иезуитов, хоть иллюминатов.

Вот как у Солженицына в "Двести лет вместе" по поводу Протоколов:

– Где действительно надо искать корни большевизма? – «Большевизм прежде всего – антикультурное явление… это – проблема русская и всемирная, а не результат злодеяний каких-то "Сионских мудрецов"»[36].

«Обязанность защищаться» остро сознавалась евреями ещё и потому, что послевоенная Европа и Америка были затоплены огромными тиражами как раз «Протоколов сионских мудрецов», распространившихся внезапно и мгновенно: за 1920 год – 5 изданий в Англии, по нескольку в Германии и Франции, полумиллионный тираж в Америке, напечатанный Генри Фордом. – «Неслыханный успех "Протоколов", переведенных на многие языки, показывал, насколько была широка вера в большевистскую революцию как еврейскую»[37]. – Английский учёный Норман Кон: «в годы, непосредственно следовавшие за первой мировой войной, когда «Протоколы» выплыли из тумана и прогремели по всему миру, множество вполне здравомыслящих людей отнеслись к ним совершенно серьёзно»[38]. Подлинность их поддержали тогда лондонские «Тайме» и «Морнинг пост», – однако уже в августе 1921 «Таймс» опубликовал серию статей своего стамбульского корреспондента Филиппа Грейвса, где сенсационно обнажались обширные текстовые заимствования «Протоколов» из политического памфлета Мориса Жоли, имевшего мишенью Наполеона III («Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье, или Макиавеллистская политика в XIX в.», 1864). В своё время весь тираж памфлета был арестован и изъят французской полицией.

На Запад «Протоколы» попали из охваченной Гражданской войной России.

Публицистическая подделка, изготовленная в начале века (в 1900 или в 1901), «Протоколы» впервые были напечатаны в 1903 в Петербурге. Их инициатором и «заказчиком» считают П.И. Рачковского, возглавлявшего Заграничную Агентуру Департамента Полиции с 1884 по 1902, главным исполнителем – Матвея Головинского, агента охранки с 1892, сына петрашевца В.А. Головинского (впрочем, новые версии появляются по сей день). Хотя «Протоколы» переиздавали ещё и в 1905, 1906, 1911- они практически не получили распространения в дореволюционной России: «не нашли широкой поддержки в русском обществе… Распространители не смогли заручиться и поддержкой двора»[39]. После многих безуспешных попыток «Протоколы» всё же были представлены Николаю II в 1906 году и произвели на него сильное впечатление. На полях пометы: «Какое предвидение!», «Какая точность исполнения!», «Наш Пятый год точно под их дирижёрство!», «Не может быть сомнений в их подлинности». – Но, когда правые деятели предложили проект широкого использования «Протоколов» для защиты монархии, премьер П.А. Столыпин распорядился произвести секретное расследование их происхождения. Дознание вскрыло несомненный подлог. Государь был потрясён докладом Столыпина, но написал твёрдо: «"Протоколы" изъять. Нельзя чистое дело защищать грязными способами»[40]. – И затем уж «отрицательное отношение властей России к "Протоколам сионских мудрецов" проявлялось жёстко: никаких ссылок на "Протоколы…" не допускалось даже во время подготовки процесса М. Бейлиса»[41].

Но «1918 был переломным в истории "Протоколов"»[42]. После захвата власти большевиками, после убийства царской семьи и в раскате Гражданской войны – интерес к «Протоколам» бурно оживился, стал массовым. Их издавали и переиздавали отделения ОсвАга в Новочеркасске, Харькове, Ростове-на-Дону, Омске, Хабаровске, Владивостоке, они имели широкое хождение и в Добровольческой Армии, и в населении (а позже в среде русских эмигрантов, особенно в Софии и Белграде).

«После победы большевиков распространение "Протоколов" в России было запрещено», преследовалось уголовно, но «в Европе завезенные белой эмиграцией "Протоколы" сыграли зловещую роль в становлении идеологии правых движений, особенно национал-социализма в Германии»[43].

Разоблачение «Протоколов» как подлога, и вообще отрицание знака равенства между большевиками и еврейством, составило значительную часть публицистической жизни либеральной эмиграции 20-х и 30-х годов. Из русских имён тут наиболее отметны – Милюков, Родичев, Бурцев, Карташев.

[Naina]

Вот как у Солженицына в "Двести лет вместе" по поводу Протоколов:

Я " Протоколы " читала у Климова в " Божий народ" Ну...он то вообще бесноватый антисемит.
Но сами Протоколы впечатляют.

Интересно, в сети есть " обширные текстовые заимствования «Протоколов» из политического памфлета Мориса Жоли, имевшего мишенью Наполеона III («Диалог в аду между Макиавелли и Монтескье, или Макиавеллистская политика в XIX в.», 1864). В своё время весь тираж памфлета был арестован и изъят французской полицией".?
 

[Макарена]

Умберто Эко: Дорогой внук, учи наизусть... ("L'Espresso", Италия)


Мы рождаемся в момент, когда уже произошло множество событий на протяжении сотен тысяч лет, и важно понять, что же случилось до нашего рождения. Это нужно для того, чтобы лучше понять, почему сегодня происходит столько новых событий.

 Наступит день, и ты состаришься, но ты будешь чувствовать, что прожил тысячу жизней, как если бы ты участвовал в битве при Ватерлоо, присутствовал при убийстве Юлия Цезаря, побывал в том месте, где Бертольд Шварц, смешивая в ступке различные вещества в попытке получить золото, случайно изобрел порох и взлетел на воздух (и так ему и надо!). А другие твои друзья, не стремящиеся обогатить свою память, проживут только одну собственную жизнь, монотонную и лишенную больших эмоций.


http://inosmi.ru/world/20140124/216819572.html

[Буся]

Умберто Эко
Вечный фашизм.

В 1942 году, в возрасте 10 лет, я завоевал первое место на олимпиаде Ludi Juveniles, проводившейся для итальянских школьников-фашистов (то есть для всех итальянских школьников). Я изощрился с риторической виртуозностью развить тему «Должно ли нам умереть за славу Муссолини и за бессмертную славу Италии?» Я доказал, что должно умереть. Я был умный мальчик.
Потом в 1943 году мне открылся смысл слова «свобода». В конце этого очерка расскажу, как было дело. В ту минуту «свобода» еще не означало «освобождение».
В моем отрочестве было два таких года, когда вокруг были эсэсовцы, фашисты и партизаны, все палили друг в друга, я учился уворачиваться от выстрелов. Полезный навык.
 В апреле 1945 года партизаны взяли Милан. Через два дня они захватили и наш городишко. Вот была радость. На центральной площади толпились горожане, пели, размахивали знаменами. Выкрикивалось имя Миммо, командира партизанского отряда. Миммо, в прошлом капитан карабинеров, перешел на сторону Бадольо [1] и в одном из первых сражений ему оторвало ногу. Он выскакал на балкон муниципалитета на костылях, бледный. Рукой сделал знак толпе, чтоб замолчали. Я наряду со всеми ждал торжественной речи, все мое детство прошло в атмосфере крупных исторических речей Муссолини, в школе мы учили наизусть самые проникновенные пассажи. Но была тишина. Миммо говорил хрипло, почти не было слышно: «Граждане, друзья. После многих испытаний… мы здесь. Вечная слава павшим». Все. Он повернулся и ушел. Толпа вопила, партизаны потрясали оружием, палили в воздух. Мы, мальчишки, кинулись подбирать гильзы, ценные коллекционные экспонаты. В тот день я осознал, что свобода слова означает и свободу от риторики.
Через несколько дней появились первые американские солдаты. Это были негры. Мой первый знакомый янки, Джозеф, был чернокож. Он открыл мне чудесный мир Дика Трейси и Лила Эбнера. Его книжки комиксов были разноцветные и замечательно пахли.
Одного из офицеров (его звали не то майор Мадди, не то капитан Мадди) родители двух моих соучениц пригласили в гости к себе на виллу. В саду расположились с вязаньем наши благородные дамы, болтая на приблизительном французском. Капитан Мадди был неплохо образован и на французском тоже как-то разговаривал. Так сложилось мое первое впечатление об освободителях-американцах, после всех наших бледноликих и чернорубашечных: интеллигентный негр в желто-зеленом мундире, произносящий: «Oui, merci beaucoup Madame, moi aussi j’aime le champagne…». К сожалению, шампанского на самом деле не было, но от капитана Мадди происходила моя первая в жизни жвачка и жевал я ее много дней. На ночь я клал ее в стакан с водой.
В мае нам сказали, что война окончилась. Мир показался мне великой странностью. Меня учили, что перманентная война является нормальным условием жизни для молодого итальянца. В последующие месяцы открылось также, что Сопротивление — не наше деревенское, а общеевропейское явление. Я научился новым волнующим словам, таким как reseau, maquis, armee secrete, Rote Kapelle, варшавское гетто. Я увидел первые снимки геноцида евреев — того, что называется Холокост, — и усвоил смысл явления раньше, чем узнал термин. Я понял, от чего именно нас освободили.
В Италии кое-кто сегодня задается вопросом, сыграло ли Сопротивление реальную военную роль. Моему поколению этот вопрос несуществен. Мы сразу почувствовали моральную и психологическую роль Сопротивления. Вот что давало нам гордость: знать, что мы, население Европы, не дожидались освобождения сложа руки. Думаю, что и для молодых американцев, которые платили кровью за нашу свободу, было тоже небезразлично знать, что за линией фронта среди населения Европы кто-то платит по тому же счету.
В Италии звучат высказывания, что Сопротивление в Европе — вымысел коммунистов. Нельзя спорить, коммунисты действительно употребили Сопротивление как личную собственность, пользуясь тем, что они сыграли в Сопротивлении центральную роль. Но я помню партизан в шейных платках самых разных расцветок.
Прилипнув к радиоприемнику, я проводил ночи — ставни задраивались, комендантский час, затемнение, ореол вокруг радио был единственным источником света — и слушал сообщения, которые «Радио Лондон» передавало партизанам. Послания туманные и в то же время поэтические («Солнце восходит снова», «Розы в цвету»). Большей частью это была «информация для Франки». Откуда-то я шепотом узнал, что Франки — командир самого крупного подполья Северной Италии и человек легендарного мужества. Франки был моим героем. Этот Франки (настоящее имя — Эдгардо Соньо) был монархист, настолько антикоммунистической ориентации, что в послевоенное время примкнул к правоэкстремистской группировке и попал под суд по подозрению в подготовке реакционного антигосударственного переворота. Что это меняет? Он остается ориентиром моих детских лет. Освобождение — одно для людей самых разных расцветок.
Сейчас у нас принято говорить, что война за освобождение Италии привела к трагическому расколу нации и что необходимо национальное примирение. Воспоминание об ужасном времени должно быть вытеснено (refoulee, verdrangt).
Но вытеснение — источник неврозов.
Примириться, проявить понимание, уважить тех, кто от чистого сердца вел свою войну. Простить — это не значит забыть. Допускаю, что Эйхман [2] был чистосердечно предан своей миссии. Но мы не говорим Эйхману: «Валяйте, продолжайте в том же духе». Мы обязаны помнить, что же это было, и торжественно заявить, что снова они этого делать не должны.
Но кто такие «они»?
Если до сегодняшних пор подразумевать под «они» тоталитарные правительства, распоряжавшиеся Европой перед Второй мировой войной, можно спать спокойно: они не возродятся в прежнем своем виде среди новых исторических декораций. Итальянский фашизм (Муссолини) складывался из культа харизматического вождя, из корпоративности, из утопической идеи о судьбоносности Рима, из империалистической воли к завоеванию новых земель, из насадного национализма, из выстраивания страны в колонну по два, одевания всех в черные рубашки, из отрицания парламентской демократии, из антисемитизма. Так вот, я вполне верю, что нынешний Национальный альянс, родившийся из останков Итальянского социального движения, — это партия хотя и безусловно правая, но не связанная с нашим прежним фашизмом.
И хотя я очень обеспокоен неофашистскими движениями, возникающими повсеместно по Европе и, в частности, в России, я — по той же причине — не думаю, что именно немецкий фашизм в своей первоначальной форме может снова явиться в качестве идеологии, охватывающей народы.
 В то же время, хотя политические режимы свергаются, идеологии рушатся под напором критики, дезавуируются, за всеми режимами и их идеологиями всегда стоят: мировоззрение и мирочувствование, сумма культурных привычек, туманность темных инстинктов, полуосознанные импульсы.
О чем это говорит? Существует ли и в наше время призрак, бродящий по Европе, не говоря об остальных частях света?
Ионеско изрек: «Важны только слова, все остальное — болтовня». Лингвистические привычки часто представляют собою первостепенные симптомы невыказуемых чувств.
Поэтому позвольте задать вопрос: с какой стати не только итальянское Сопротивление, но и вся Вторая мировая война во всем мире формулируется как битва против фашизма?
Фашизм вообще-то должен ассоциироваться с Италией.
Но перечитайте Хемингуэя «По ком звонит колокол»: Роберт Джордан именует своих врагов фашистами, хотя они испанские фалангисты. Дадим слово Ф. Д. Рузвельту: «Победа американского народа и его союзников будет победою над фашизмом и над деспотическим тупиком, который он олицетворяет» (23 сентября 1944).
Во времена маккартизма любили клеймить американцев, участвовавших в гражданской войне в Испании, «недозрелыми антифашистами» (имелось в виду, что выступить против Гитлера в сороковые годы было моральным долгом настоящего американца, а вот выступать против Франко чересчур рано, в тридцатые, — это подозрительный знак).
Американские радикалы обзывали полицейских, не разделявших их вкусов по части курева, «фашистскими свиньями». Почему не паршивыми кагулями, не гадами фалангистами, не суками усташами, не погаными квислингами, не Анте Павеличами и не нацистами?
Дело в том, что «Майн Кампф» — манифест цельной политической программы. Немецкий фашизм (нацизм) включал в себя расовую и арийскую теории, четкое представление об entartete Kunst — коррумпированном искусстве, философию державности и культ сверхчеловека. Он имел четкую антихристианскую и неоязыческую окраску. Так же точно сталинский диамат был четко материалистичен и атеистичен. Режимы, подчиняющие все личностные проявления государству и государственной идеологии, мы зовем тоталитарными; немецкий фашизм и сталинизм — оба тоталитарные режимы.
Итальянский же фашизм, безусловно, представлял собой диктаторский режим, но он не был вполне тоталитарен, и не благодаря какой-то особой своей мягкости, а из-за недостаточности философской базы. В противоположность общепринятому представлению, у итальянского фашизма не имелось собственной философии. Статья о фашизме, подписанная «Муссолини» в Итальянской энциклопедии Треккани, была если не создана, то вдохновлена философом Джованни Джентиле, и отражалось в ней позднегегелианское представление об «этическом и абсолютном государстве». Однако при правлении Муссолини такое государство реализовано не было. У Муссолини не было никакой философии: у него была только риторика. Начал он с воинствующего безбожия, затем подписал конкордат с Церковью и сдружился с епископами, освящавшими фашистские знамена. В первые его, еще антиклерикальные времена, если верить легенде, он предлагал Господу разразить его на месте, дабы проверить истинность Господня бытия. По всей видимости, тот чем-то отвлекся и просьбу не удовлетворил. На следующем этапе во всех своих выступлениях Муссолини ссылался на имя Божие и смело именовал самого себя «рукой Провидения».
Итальянский фашизм, бесспорно, был первой правой диктатурой, овладевшей целой европейской страной, и последующие аналогичные движения поэтому видели для себя общий архетип в муссолиниевском режиме. Итальянский фашизм первым из всех разработал военное священнодействие, создал фольклор и установил моду на одежду, причем с гораздо большим успехом за границей, чем любые Бенеттоны, Армани и Версаче. Только следом за итальянским фашизмом — в тридцатые годы — фашистские движения появились в Англии (Мосли), Литве, Эстонии, Латвии, Польше, Венгрии, Румынии, Болгарии, Греции, Югославии, Испании, Португалии, Норвегии и даже в Южной Америке и, разумеется, в Германии. И именно итальянский фашизм создал у многих либеральных европейских лидеров убеждение, будто эта власть проводит любопытные социальные реформы и способна составить умеренно-революционную альтернативу коммунистической угрозе.
И все же это единственное основание — исторический приоритет — не кажется мне достаточным для того, чтобы слово «фашизм» превратилось в синекдоху, в определение типа pars pro toto [3] для самых разных тоталитарных движений. Никак нельзя сказать, чтобы итальянский фашизм содержал в себе все элементы последующих тоталитаризмов, некую квинтэссенцию. Наоборот, в фашизме и эссенции то, естества ясного не содержалось, и являл он собой тоталитаризм размытый, на языке логики — fuzzy.
Итальянский фашизм не был монолитной идеологией, а был коллажем из разносортных политических и философских идей, муравейником противоречий. Ну можно ли себе представить тоталитарный режим, в котором сосуществуют монархия и революция, Королевская гвардия и персональная милиция Муссолини, в котором Церковь занимает главенствующее положение, но школа расцерковлена и построена на пропаганде насилия, где уживаются абсолютный контроль государства со свободным рынком?
В Италии фашистская партия родилась, превознося свой новый революционный порядок, но финансировалась самыми консервативными землевладельцами, которые надеялись на контрреволюцию. Итальянский фашизм в своем зародыше был республиканским, но затем двадцать лет подряд прокламировал верность королевской фамилии, давая возможность дуче шагать по жизни под ручку с королем, которому предлагался даже титул императора. Когда же в 1943 году король уволил Муссолини с должности, партия через два месяца возродилась с помощью немцев под знаменем «социальной» республики, под уже знакомую музыку революции и с почти что якобинской аранжировкой.
Существовала только одна архитектура немецкого фашизма и только одно немецко-фашистское искусство. Если архитектором немецкого фашизма стал бы Альберт Шпеер, не осталось бы места Мису ван дер Роэ. Так же точно при Сталине: коли был бы прав Ламарк, не осталось бы места Дарвину. Напротив, в Италии архитекторы, безусловно, мыслили себя как фашисты, однако наряду с псевдоколизеями проектировали и новаторские здания, вдохновленные модерн-рационализмом Гропиуса.
Итальянский фашизм не знал своего Жданова. В Италии существовали две важные художественные премии. Во-первых, премия Кремона — под эгидой невежественного и фанатичного фашиста Фариначчи, который ратовал за пропагандистское искусство (помню станковую живопись: «У радиоприемника. Слушая выступление Дуче» и «Ментальные состояния, навеваемые фашизмом»). Во-вторых, премия Бергамо, которую спонсировал образованный и в разумных пределах толерантный фашист Боттаи. Он выступал сторонником искусства для искусства и за новаторские опыты авангардистского искусства, те самые, которые в Германии преследовались как упаднические и втайне коммунистические, так как они отличались от нибелунгового кича, а разрешался только он, и больше ничего.
В смысле поэзии, нашей национальной гордостью считался Д’Аннунцио, денди, которого в Германии или в России мигом поставили бы к стенке. У нас ему присвоили титул Вещего певца режима за национализм и превознесение геройства (с примесью изрядной порции французского декадентства).

(продолжение далее)

[Буся]

("Вечный фашизм"
продолжение)


Футуризм. Образец самого отъявленного «упадочного искусства», наряду с экспрессионизмом, кубизмом, сюрреализмом. Однако первые итальянские футуристы были настроены националистски, с эстетических позиций отстаивали участие Италии в Первой мировой войне, упивались быстротой, насилием и риском и, в определенных отношениях, подходили близко к фашистскому культу молодости. Когда итальянский фашизм начал равняться на Римскую империю и на новооткрытые народные корни, Маринетти (провозглашавший, что автомобиль прекраснее Ники Самофракийской, и покушавшийся «укокошить лунный свет») был проведен в члены Национальной Академии, которая вообще-то относилась к лунному свету с пиететом.
Многие партизаны, представители левой интеллигенции вызрели в ячейках ГУФ (фашистской организации университетских студентов), а ведь ГУФ замышлялась как колыбель новой фашистской культуры. Но эти ячейки составили собой некий интеллектуальный котел, где кипели идеи и никогда не было настоящего идеологического контроля; не оттого, что партийцы отличались особой толерантностью, а потому, что они, как правило, не обладали интеллектуальным уровнем, чтоб контролировать студентов.
В течение всего того двадцатилетия поэзия «герметиков» представляла собой противовес помпезному стилю истеблишмента. Герметикам было позволено выражать литературный протест, не выходя из башни из слоновой кости. Настроение герметиков являло полную противоположность фашистскому культу оптимизма и героизма. Фашистский истеблишмент терпел это явное, хотя и социально неуловимое, противоречие, потому что не обращал достаточного внимания на столь туманные речи.
Это не означает, что итальянскому фашизму была свойственна терпимость. Грамши продержали в тюрьме до самой смерти, Маттеотти уничтожили, братьев Росселли уничтожили, свободу печати подавили, профсоюзы разогнали, политических диссидентов выслали на отдаленные острова, законодательная власть превратилась в чистую фикцию, а исполнительная (которая контролировала и судопроизводство, и массовые коммуникации) самопроизвольно издавала законы, среди которых, в частности, был закон о чистоте расы — формальная поддержка Италией геноцида евреев.
Неодноплановая картина, описанная мною, свидетельствует не о толерантности, а о великой расхлябанности, как политической, так и идеологической. Причем это была «упорядоченная расхлябанность», в беспорядке имелась своя система. Пусть фашизм не имел философского стержня, но с точки зрения эмоциональной он был прочно ориентирован на определенные архетипы.

Так мы приблизились ко второй части разговора. Немецкий нацизм был уникален. Мы не можем назвать нацизмом гиперкатолический фалангизм Франко, потому что нацизм отличался глубинным язычеством, политеизмом и антихристианством, или это был не нацизм. А вот с термином «фашизм», наоборот, можно играть на многие лады. Название не переменится. С понятием «фашизм» происходит то же, что, по Витгенштейну, произошло с понятием «игра». Игра может быть соревновательной или же наоборот; может осуществляться одним человеком или же несколькими; может требовать умения и навыков или не требовать ничего; может вестись на деньги, а может и нет. Игры — это серия различных видов деятельности, семейное сходство между которыми очень относительно.

 1 2 3 4
 abc bcd cde def

Предположим, перед нами набор политических группировок. Первая группировка обладает характеристиками abc, вторая — характеристиками bcd и так далее. 2 похоже на 1, поскольку у них имеются два общих аспекта, 3 похоже на 2, 4 похоже на 3 по той же самой причине, 3 похоже даже на 1 (у них есть общий элемент с). Но вот что забавно. 4 имеет нечто общее с 3 и 2, но абсолютно ничего общего с 1. Тем не менее, благодаря плавности перехода с 1 на 4» создается иллюзия родства между 4 и 1.
Термин «фашизм» употребляется повсеместно, потому что даже если удалить из итальянского фашистского режима один или несколько аспектов, он все равно продолжает узнаваться как фашистский. Устранив из итальянского фашизма империализм, получаем Франко или Салазара. Устраняем колониализм — выходит балканский фашизм. Прибавляем к итальянскому фашизму радикальный антикапитализм (чем никогда не грешил Муссолини), и получается Эзра Паунд. Прибавляем помешательство на кельтской мифологии и культе Грааля (абсолютно чуждое итальянскому фашизму), и перед нами один из наиболее уважаемых фашистских гуру — Юлиус Эвола.
Чтобы преодолеть этот разброд, по-моему, следует вычленить список типических характеристик Вечного Фашизма (ур-фашизма); вообще-то достаточно наличия даже одной из них, чтобы начинала конденсироваться фашистская туманность.

1. Первой характеристикой ур-фашизма является культ традиции. Традиционализм старее фашизма. Он выступает доминантой контрреволюционной католической мысли после Французской революции, но зародился он в поздний эллинистический период как реакция на рационализм классической Греции.

В средиземноморском бассейне народы разных религий (все они с равной толерантностью были допускаемы в римский Пантеон) искали откровения, явленного на заре истории человечества. Это откровение испокон веков таилось под покровом языков, чей смысл утратился. Откровение было вверено египетским иероглифам, кельтским рунам, а также священным, доселе не проясненным памятникам азиатских религий.
Эта новая культура неизбежно оказывалась синкретичной. Синкретизм — это не просто, как указывают словари, сочетание разноформных верований и практик. Здесь основа сочетаемости — прежде всего пренебрежение к противоречиям. Исходя из подобной логики, все первородные откровения содержат зародыш истины, а если они разноречивы или вообще несовместимы, это не имеет значения, потому что аллегорически все равно они все восходят к некоей исконной истине.
Из этого вытекает, что нет места развитию знания. Истина уже провозглашена раз и навсегда; остается только истолковывать ее темные словеса. Достаточно посмотреть «обоймы» любых фашистских культур: в них входят только мыслители-традиционалисты. Немецко-фашистский гнозис питался из традиционалистских, синкретистских, оккультных источников. Наиважнейший теоретический источник новых итальянских правых, Юлиус Эвола, смешивает Грааль с «Протоколами Сионских мудрецов», алхимию со Священной Римской империей. Сам тот факт, что в целях обогащения кругозора часть итальянских правых сейчас расширила обойму, включив в нее-Де Местра [4], Генона [5] и Грамши, является блистательной демонстрацией синкретизма.
Поройтесь в американском книжном магазине на стеллажах под табличкой «New Age». Вы увидите в куче мистической белиберды даже и св. Августина, который, насколько мне известно, фашистом не был.
Вот сам по себе принцип валить в кучу Августина и Стоунхендж — это и есть симптом ур-фашизма.

2. Традиционализм неизбежно ведет к неприятию модернизма. Как итальянские фашисты, так и немецкие нацисты вроде бы обожали технику, в то время как традиционалистские мыслители обычно технику клеймили, видя в ней отрицание традиционных духовных ценностей. Но, по сути дела, нацизм наслаждался лишь внешним аспектом своей индустриализации. В глубине его идеологии главенствовала теория Blut und Boden — «Крови и почвы». Отрицание современного мира проводилось под соусом отрицания капиталистической современности. Это, по существу, отрицание духа 1789 года (а также, разумеется, 1776-го) — духа Просвещения. Век Рационализма видится как начало современного разврата. Поэтому ур-фашизм может быть определен как иррационализм.

3. Иррационализм крепко связан с культом действия ради действия. Действование прекрасно само по себе и поэтому осуществляемо вне и без рефлексии. Думание — немужественное дело. Культура видится с подозрением, будучи потенциальной носительницей критического отношения. Тут все: и высказывание Геббельса «Когда я слышу слово „культура“, я хватаюсь за пистолет», и милые общие места насчет интеллектуальных размазней, яйцеголовых интеллигентов, радикал-снобизма и университетов — рассадников коммунистической заразы. Подозрительность по отношению к интеллектуальному миру всегда сигнализирует присутствие ур-фашизма. Официальные фашистские мыслители в основном занимались тем, что обвиняли современную им культуру и либеральную интеллигенцию в отходе от вековечных ценностей.

4. Никакая форма синкретизма не может вынести критики. Критический подход оперирует дистинкциями, дистинкции же являются атрибутом современности. В современной культуре научное сообщество уважает несогласие, как основу развития науки. В глазах ур-фашизма несогласие есть предательство.

5. Несогласие — это еще и знак инакости. Ур-фашизм растет и ищет консенсусов, эксплуатируя прирожденную боязнь инородного. Первейшие лозунги фашистоидного или пре-фашистоидного движения направлены против инородцев. Ур-фашизм, таким образом, по определению замешан на расизме.

6. Ур-фашизм рождается из индивидуальной или социальной фрустрации. Поэтому все исторические фашизмы опирались на фрустрированные средние классы, пострадавшие от какого-либо экономического либо политического кризиса и испытывающие страх перед угрозой со стороны раздраженных низов. В наше время, когда прежние «пролетарии» превращаются в мелкую буржуазию, а люмпен из политической жизни самоустраняется, фашизм найдет в этом новом большинстве превосходную аудиторию.

7. Тем, кто вообще социально обездолен, ур-фашизм говорит, что единственным залогом их привилегий является факт рождения в определенной стране. Так выковывается национализм. К тому же единственное, что может сплотить нацию, — это враги. Поэтому в основе ур-фашистской психологии заложена одержимость идеей заговора, по возможности международного. Сочлены должны ощущать себя осажденными. Лучший способ сосредоточить аудиторию на заговоре — использовать пружины ксенофобии. Однако годится и заговор внутренний, для этого хорошо подходят евреи, потому что они одновременно как бы внутри и как бы вне. Последний американский образчик помешательства на заговоре — книга «Новый мировой порядок» Пэта Робертсона.

8. Сочлены должны чувствовать себя оскорбленными из-за того, что враги выставляют напоказ богатство, бравируют силой. Когда я был маленьким, мне внушали, что англичане — «нация пятиразового питания». Англичане питаются интенсивнее, чем бедные, но честные итальянцы. Богаты еще евреи, к тому же они помогают своим, имеют тайную сеть взаимопомощи. Это с одной стороны; в то же время сочлены убеждены, что сумеют одолеть любого врага. Так, благодаря колебанию риторических струн, враги рисуются в одно и то же время как и чересчур сильные, и чересчур слабые. По этой причине фашизмы обречены всегда проигрывать войны: они не в состоянии объективно оценивать боеспособность противника.

9. Для ур-фашизма нет борьбы за жизнь, а есть жизнь ради борьбы. Раз так, пацифизм однозначен братанию с врагом. Пацифизм предосудителен, поскольку жизнь есть вечная борьба. В то же время имеется и комплекс Страшного Суда. Поскольку враг должен быть — и будет — уничтожен, значит, состоится последний бой, в результате которого данное движение приобретет полный контроль над миром. В свете подобного «тотального решения» предполагается наступление эры всеобщего мира, Золотого века.

Однако это противодействует тезису о перманентной войне, и еще ни одному фашистскому лидеру не удалось разрешить образующееся противоречие.

10. Для всех реакционных идеологий типичен элитаризм, в силу его глубинной аристократичности. В ходе истории все аристократические и милитаристские элитаризмы держались на презрении к слабому.
Ур-фашизм исповедует популистский элитаризм. Рядовые граждане составляют собой наилучший народ на свете. Партия составляется из наилучших рядовых граждан. Рядовой гражданин может (либо обязан) сделаться членом партии.
Однако не может быть патрициев без плебеев. Вождь, который знает, что получил власть не через делегирование, а захватил силой, понимает также, что сила его основывается на слабости массы, и эта масса слаба настолько, чтобы нуждаться в Погонщике и заслуживать его.
Поэтому в таких обществах, организованных иерархически (по милитаристской модели), каждый отдельный вождь презирает, с одной стороны, вышестоящих, а с другой — подчиненных.
 Тем самым укрепляется массовый элитаризм.

11. Всякого и каждого воспитывают, чтобы он стал героем. В мифах герой воплощает собой редкое, экстраординарное существо; однако в идеологии ур-фашизма героизм — это норма. Культ героизма непосредственно связан с культом смерти. Не случайно девизом фалангистов было: Viva la muerte! Нормальным людям говорят, что смерть огорчительна, но надо будет встретить ее с достоинством. Верующим людям говорят, что смерть есть страдательный метод достижения сверхъестественного блаженства. Герой же ур-фашизма алчет смерти, предуказанной ему в качестве наилучшей компенсации за героическую жизнь. Герою ур-фашизма умереть невтерпеж. В героическом нетерпении, заметим в скобках, ему гораздо чаще случается умерщвлять других.

12. Поскольку как перманентная война, так и героизм — довольно трудные игры, ур-фашизм переносит свое стремление к власти на половую сферу. На этом основан культ мужественности (то есть пренебрежение к женщине и беспощадное преследование любых неконформистских сексуальных привычек: от целомудрия до гомосексуализма). Поскольку и пол — это довольно трудная игра, герой ур-фашизма играется с пистолетом, то есть эрзацем фаллоса. Постоянные военные игры имеют своей подоплекой неизбывную invidia penis.

(продолжение далее)

[Буся]

("Вечный фашизм"
продолжение)


13. Ур-фашизм строится на качественном (квалитативном) популизме. В условиях демократии граждане пользуются правами личности; совокупность граждан осуществляет свои политические права только при наличии количественного (квантитативного) основания: исполняются решения большинства. В глазах ур-фашизма индивидуум прав личности не имеет, а Народ предстает как качество, как монолитное единство, выражающее совокупную волю. Поскольку никакое количество человеческих существ на самом деле не может иметь совокупную волю, Вождь претендует на то, чтобы представительствовать от всех. Утратив право делегировать, рядовые граждане не действуют, они только призываются — часть за целое, pars pro toto — играть роль Народа. Народ, таким образом, бытует как феномен исключительно театральный.
За примером качественного популизма необязательно обращаться к Нюрнбергскому стадиону или римской переполненной площади перед балконом Муссолини. В нашем близком будущем перспектива качественного популизма — это телевидение или электронная сеть «Интернет», которые способны представить эмоциональную реакцию отобранной группы граждан как «суждение народа».
Крепко стоя на своем квалитативном популизме, ур-фашизм ополчается против «прогнивших парламентских демократий». Первое, что заявил Муссолини в своей речи в итальянском парламенте, было: «Хотелось бы мне превратить эту глухую, серую залу в спортзал для моих ребяток». Он, конечно же, быстро нашел гораздо лучшее пристанище для «своих ребяток», но парламент тем не менее разогнал.
Всякий раз, когда политик ставит под вопрос легитимность парламента, поскольку тот якобы уже не отражает «суждение народа», явственно унюхивается запашок Вечного Фашизма.

14. Ур-фашизм говорит на Новоязе. Новояз был изобретен Оруэллом в романе «1984» как официальный язык Ангсоца, Английского социализма, но элементы ур-фашизма свойственны самым различным диктатурам. И нацистские, и фашистские учебники отличались бедной лексикой и примитивным синтаксисом, желая максимально ограничить для школьника набор инструментов сложного критического мышления. Но мы должны уметь вычленять и другие формы Новояза, даже когда они имеют невинный вид популярного телевизионного ток-шоу...

Перечислив возможные архетипы ур-фашизма, закончу вот чем. Утром 27 июля 1943 года мне было сказано, что по радио объявили, что фашизм пал и Муссолини арестован и чтобы я пошел купил газету. Я отправился к киоску и увидел, что там полно газет, но у них незнакомые названия. Затем я прочитал заголовки передовиц и осознал, что в разных газетах написаны разные вещи. Тогда я купил одну из них, наудачу, развернул и прочитал на первой странице декларацию, подписанную пятью или шестью политическими партиями, среди которых были Христианская демократическая, Коммунистическая партия, Социалистическая партия, Партия действия, Либеральная партия. До этой минуты я полагал, что на страну полагается иметь по одной партии, в частности в Италии партия называется Национальной Фашистской. И вот я обнаружил, что в моей стране одновременно имеют место несколько партий. И не только. Так как я был смышленым подростком, я сказал себе, что никак не возможно, чтобы все эти партии учредились вот так, за одну ночь. Значит, подумал я, они существовали прежде на подпольном положении.
Декларация возвещала о конце фашистской диктатуры и восстановлении в стране свобод: свободы слова, печати, политических объединений. Эти слова — «диктатура», «свобода» — о Господи, впервые за всю жизнь я их прочел. Благодаря этим словам я переродился в свободного западного человека.
Мы должны всегда иметь в виду, что смысл этих слов не должен снова забыться. Ур-фашизм до сих пор около нас, иногда он ходит в штатском. Было бы так удобно для всех нас, если бы кто-нибудь вылез на мировую арену и сказал: «Хочу снова открыть Освенцим, хочу, чтобы черные рубашки снова замаршировали на парадах на итальянских площадях». Увы, в жизни так хорошо не бывает! Ур-фашизм может представать в самых невинных видах и формах. Наш долг — выявлять его сущность и указывать на новые его формы, каждый день, в любой точке земного шара. Передам опять слово Рузвельту. «Решусь сказать, что, если бы американская демократия прекратила развиваться как живая сила, которая старается днем и ночью, мирными средствами, совершенствовать условия существования граждан нашей страны, влияние фашизма у нас бы безусловно возросло» (4 ноября 1938). Свобода и Освобождение — наша работа. Она не кончается никогда. Пусть же нашим девизом будет: так не забудем.

—–
 [1] Пьетро Бадольо (1871–1956) — один из организаторов свержения Муссолини (1943), премьер-министр Италии в период ее войны с фашистской Германией (1943–1944).

[2] Карл-Адольф Эйхман (1906–1962) — немецко-фашистский преступник, глава подотдела по уничтожению евреев Имперского управления безопасности. Предан суду в Иерусалиме в 1960 г. и казнен.

[3] Часть вместо целого (лат.).

[4] Имеется в виду франц. писатель Жозеф де Местр (1753–1821), автор сочинения «О Папе» (1819) — одного из ключевых текстов католицизма.

[5] Генон, Рене (1886–1951) — франц. литератор-мистик, автор компилятивных сочинений («Кризис современного мира», 1921 и др.).

[Лiнкс]

Буся, спасибо.

[Лукьян Поворотов]

Буся, дякую.

[elly]

Прочитала "Пражское кладбище". Роман лучше, чем его пресса.
И без приступов медиевистского занудства, которые, впрочем, лично мне у него не мешают.
Эко наконец-то научился СОВСЕМ легко носить свою эрудицию. А книга, как ни грустно, просто раскаленной актуальности. Именно такими средствами т.н. большая политика и делается. То есть там люди с колоссальным уровнем цинизма, прошедшие суровый отбор строго по этому критерию.

[Морелла]

И последнюю книгу скоро издадут.
http://www.corpus.ru/press/kostyukovich-elena-m24.htm

[Claque]

Кто прочитал "Нулевой номер"? Какие впечатления?

[Лiнкс]

Кто прочитал "Нулевой номер"? Какие впечатления?

О, спасибо за наводку.  Начала читать роман.

Давно хотела разместить материал о переводах Елене Костюкович (самый популярный переводчик Эко на русский язык).

[Лiнкс]

“РЖ: Согласны ли Вы с тем, что первая страница перевода слабее остальной работы, потому что переводчик только вживается в переводимое произведение?
Е.К: Первая слабее второй, вторая слабее третьей, есть правила, которые выкристаллизовываются к сотой, но так как все переписывается по сто раз, то никакой первой не существует. Я вообще перевожу всегда первый кусок текста в последнюю очередь. "Маятник Фуко" переводился начиная с тринадцатой главы, "Остров накануне" с четвертой, "Подзорная труба Аристотеля" начиная со второй книги, "Как написать дипломную работу" Умберто Эко (в ближайшее время выходит в Москве в издательстве "Книжный дом Университет") - с подглавки 3.4. "Имя розы" я начала переводить с первой службы первого дня, но роман начинается с трех Введений, которые делались мною под занавес...
... Желательно понимать, чего ты добиваешься, в любых местах текста - в том числе в неэффектных (профессионалы знают, что неэффектное труднее всего). Желательно улавливать скрытые цитаты и воспроизводить их, но не комментируя и не кичась невидимыми миру находками. ”

"РЖ - "Русский журнал"

[Лiнкс]

О ПЕРЕВОДЕ РОМАНА “ИМЯ РОЗЫ”

“Имя розы” – самый популярный роман Умберто Эко.
В России он был издан в 1988 году. Конечно, огромная заслуга переводчика в том, что это произведение стало одним из самых любимых не только в узком кругу специалистов, но и среди обычного, “массового” читателя.
Тем не менее, отмечая несомненные достоинства перевода “Имени розы” (сам Умберто Эко писал следующее: “важно, что в этой серии (Серия книг, выпущенных издательством “Симпозиум” – прим. автора реферата.”). наконец появятся на русском языке все мои романы – в книжном издании, в полном виде и в адекватном (это важно) переводе на русский язык...” ), нельзя не сделать некоторые замечания.
В романе “Имя Розы” множество фраз на латинском языке. В оригинале нет ни их перевода, ни каких-либо сносок и ссылок. Так, начало произведения выглядит следующим образом: “In pripcipio era il Verbo e il Verbo era presso Dio, e il Verbo era Dio. Questo era in principio presso Dio e compito del monaco fedele sarebbe ripetere ogni giorno con salmodiante umilta l’umico immodificabile evento di cui si possa asserire l’incontrovertibile verta. Ma videmus nune per speculum et in aenigmate e la verita, prima che faccia a faccia, si manifesta a tratti (ahi, quanto illegibili) nell’ errore del mondo, cosi che dobbiamo, compitarne i fedeli segnacoli, anche la dove ei appaiono oscuri e quasi intessuti di una volonta del tutto intesa al male...” (Umberto Eco. Il Nome Della Rosa. – Milano: Bompiani, 1989. – p. 19), произведение оканчивается фразой: “Fa freddo nello scriptorium, il police mi duole. Lascio questa scrittura, non so per chi, non so pia intorno a che cosa: stat rosa pristina nomine, nomina nuda tenemus.” (Umberto Eco. Il Nome Della Rosa. – Milano: Bompiani, 1989. – p. 503). Латынь органично входит в итальянский текст и у читателя создается единое восприятие отрывка: перед нами рукопись монаха-католика, средневекового ученого, попытавшегося объяснить странные события, свидетелем которых он был в юности, начало рукописи – обычное вступление, зачин, характерный для литературного языка той эпохи. Во вступлении к роману (“Разумеется, рукопись”) рассказчик (“автор”) говорит о том, что рукопись монаха Адсона была издана отцом Ж.Мабийоном, а после переведена на французский язык аббатом Валле. Сам же Адсон писал по-латыни. “Автор” издает повесть на итальянском языке, но сохраняет латинизмы (многие фрагменты, написанные на латыни, не были переведены и Валле). В английском издании “Имени розы” начало выглядит так: “In the beginning was the word, and the word was with God, and the word was God. This was beginning with god and the duty of every faithful monk would be to repeat every day with chanting humility of the one never-changing event whose incontroverrible truth can be asserted. But we see now trough a glass darkly, and the truth, before it is revealed to all, face to face, we see in fragments (alas, how illegible) the error of the world, so we must shell out its faithful signals even when they seem obscure to us and as if amalgamated with a will wholly bent on evil” (U.Eco, The Name of the Rose., transl. William Weaver. New-York, London, 1983. – p. 12), концовка романа: “It is cold in the scriptorium, my thumb aches. I leave this manuscript, I do not know for whom; I no longer know what is it about: stat rosa pristina nomine, nomina nuda tenemus” (U.Eco, The Name of the Rose., transl. William Weaver. New-York, London, 1983. – p. 502). То есть, латинские цитаты в английском издании не были переведены, полностью отсутствуют комментарии, сноски и ссылки, а фразы на латыни (не цитаты) переводятся современным английским языком. В русском издании романа картина иная. Вот что пишет сама Е. Костюкович:“Схожий принцип (речь идет о р. “Маятник Фуко” – Г.Р.) проводится автором в предыдущей книге “Имя розы”: целые пассажи печатались на латинском языке без перевода. Но итальянским читателем латынь, хотя и смутно, но постигается: ведь его повседневный язык развился, в ходе многовековой трансформации, из той же латыни. Для русскоязычного “Имени розы” было избрано решение переводить почти все латинские тексты, стараясь соблюдать в лексике и грамматике старославянский колорит, так как по традиции в русском обиходе церковная лексика сохраняла старославянскую окраску. По ощущению переводчика, у читателя переведенных таким методом на русский язык фраз должно было рождаться то же заданное ощущение пускай хоть смутного, но понимания. Старославянизмы выступали функциональным аналогом латыни.” Вот как выглядит текст отрывков, приведенных выше, на русском языке: “В начале было Слово, и Слово было у бога, и Слово было Бог. Вот что было в начале у Бога, дело же доброго инока деннонощно твердить во смирении псалмопевческом о том таинственном непререкаемом явлении, чрез кое неизвратимая истина глаголет. Однако днесь ея зрим токмо per speculum et in aenigmate1 (сноска: 1 в зеркале и в загадке; в отражении и иносказании (лат.).), и оная истина, прежде чем явить лице пред лице нашеб проявляется в слабых чертах (увы! сколь неразличимых!) среди общего мирского блуда, и мы утруждаемся, распознавая ея вернейшие знаменования также и там, где они всего темнее и якобы пронизаны чуждою волею, всецело устремленной ко злу” (Эко Умберто. Имя розы. – СПб.: “Симпозиум”, 2000. – С. 15), последний абзац: “В скриптории холодно, палец у меня ноет. Оставляю эти письмена, уже не знаю кому, уже не знаю, о чем. Stat rosa pristina nomine, nomina nuda tenemus3 (сноска: 3 Роза при имени прежнем – с нагими мы впредь именами (лат.))” (Эко Умберто. Имя розы. – СПб.: “Симпозиум”, 2000. – С. 595). Может быть, у читателя и рожается “понимание”, вполне возможно, что для итальянского читателя текст с латинскими вкраплениями выглядит также как для читателя русского текст с вставками старославянских и древнерусских слов. Попытка Костюкович передать наглядный, графический уровень текста достойна одобрения. Но на самом деле произошло весьма странное смешение старославянского, современного русского и латинского языков. Получается, что католический монах Адсон (в оригинале - Adso) писал одновременно и на латыни, и на церковнославянском языке. У читателя, конечно же, остается ощущение древности, духа Средневековья, но Средневековья не Западной Европы, а Древней Руси. Это уже явные издержки перевода, явное нарушение смыслового уровня текста. Стремление сохранить форму и попытка передать “глубинный” смысл романа с помощью старославянизмов (при сохранении латинских выражений) мешают адекватно воспринять текст произведения.
Кроме того, сноски (перевод иноязычных выражений и пояснения (например, Гиберния1 – 1 Ирландия, с 283), пусть даже согласованные с автором, нарушают замысел Умберто Эко. Комментарий и сноски с переводом значительно облегчают прочтение текста, возможно, Е.Костюкович и издательство “Симпозиум” таким образом “позаботились” о русскоязычных читателях (как будто читатель в России менее образован, чем, скажем, читатель западноевропейский или американский). Сам автор, по свидетельству очевидца (журналиста интернет-издания “Еженедельный журнал”), “порой помнит даже то, чего вовсе не было. На всех конгрессах, посвященных художественному переводу, он рассказывает, как подал переводчице Елене Костюкович идею поставить в «Имени розы» на место латыни древнерусский язык. Мне приходится прикусывать свой язык (не древнерусский), дабы не обидеть мэтра возражениями. На самом деле познакомились мы в день презентации «Маятника Фуко», уже после выхода русскоязычного «Имени розы».”
Но, даже учитывая все вышесказанное, невозможно спорить с тем, что перевод “Имени розы”, выполненный Е.Костюкович, высокопрофессионален и адекватен.

Галина Рыженкова
https://www.proza.ru/2003/01/03-99

[Лiнкс]

О ПЕРЕВОДЕ РОМАНА “МАЯТНИК ФУКО”.

“Маятник Фуко” был переведен на русский язык три раза. О первом (так называемом “пиратском”) переводе и о журнальном варианте произведения пишут С.Кузнецов и сама Е.Костюкович.
“Разумеется, затруднительно, не зная итальянского оригинала, обсуждать сравнительные достоинства двух переводов. Впрочем, анонимный перевод огорчает неточностью транскрипции имен и географических названий, а также упорным нежеланием переводить иноязычные выражения. Напечатанный в "Иностранке" журнальный вариант перевода Елены Костюкович снабжен комментарием (иногда вынесенным в сноску, иногда вставленным в текст), тщательно выверен и производит приятное впечатление - что неудивительно, учитывая квалификацию переводчицы и ее давнее знакомство с творчеством Эко <Напомним, что именно в ее переводе появилось на русском языке "Им Розы".>. Главным недостатком перевода является собственно "журнальность": текст романа сокращен примерно в полтора раза. Впрочем, учитывая некую аморфность и расплывчатость "Маятника", этот недостаток может оказаться для многих читателей достоинством. Тем же, кто хочет узнать роман во всем объеме, можно только посоветовать воспользоваться принципом дополнительности - и читать перевод Костюкович, обращаясь к "Фите" при обнаружении отточий. Мне представляется, что этот подход вполне в стиле Эко; но, возможно, лучше все-таки выучить итальянский.
Когда пятнадцать лет назад Эко выступил со своим первым романом, он был всего лишь известным семиологом. Написав "Имя Розы", он словно поставил еще один эксперимент: можно ли сегодня написать роман в полном смысле этого слова - с духом эпохи и характерными персонажами, фабулой и сюжетом, борьбой идей и рыночным потенциалом. Кажется, будто автор целенаправленно стремился избежать какого-либо формального новаторства - и поэтому роман получился действительно новым и необычным. Не то с "Маятником": здесь Эко, используя достижения современной литературной техники, смело дробит повествование, широко пользуется техникой коллажа и многоуровневого флэшбэка. Именно стилистическая пестрота и позволяет Е. Костюкович сокращать роман, почти не нарушая сюжетной связанности.”
“Существует, разумеется, киевское пиратское издание “Маятника Фуко”, преследуемое по закону праводержателями, но его нельзя считать публикацией текста Эко, ибо перевод, неполный и изобилующий ошибками... не передает интеллектуальное обаяние стиля писателя... Увы, в публикации “Маятника Фуко в “Иностранной литературе”, замышлявшийся как “единственно правильная”, что было подтверждено декларацией литературного агента Эко, был допущен дефект верстки: из-за искаженных шрифтов то, что должно было бы выглядеть диалогом рассказчика с компьютером, набрано, как бесконечный поток сознания одного и того же рассказчика. Жаль, потому что для Эко диалог – программный принцип писательства. Костяк идеи он обвешивает такими гроздьями фактов и подробностей, которые можно насобирать только с помощью электронного банка данных (и, кстати, именно их изобилие требует от переводчика медленной претенциозной работы). ”
Действительно, “Маятник Фуко” – это сложнейший (не только для перевода, но и для чтения и восприятия) интеллектуальный роман, напоминающий научный трактат. Но Е. Костюкович блестяще справилась со своей задачей: перевод получился адекватным, новое издание полностью исправило ошибку журнального варианта: диалог героя-рассказчика с компьютером на смысловом и графическом уровнях передан идеально. Нормы русского языка и литературной традиции нарушены не были, хотя этот вопрос беспокоил переводчика: “Может быть, публикация этого романа на русском языке будет выглядеть как некий противовес нормам сегодняшнего русского литературного сознания. сложившаяся в русской литературе ситуация такова, что нормой является литература эмоций, а литература мыслей – аномалией, неученая литература считается нормой, а ученая - аномалией. Данный текст, напротив, характерен для ситуации, которая существовала во всей великой европейской литературе до эпохи предромантизма...” .
Вот что пишет Е.Костюкович о полном переводе романа: “Из... яркой усложненности романа проистекали некоторые особые решения для перевода. Текст оригинала изобилует вкраплениями иноязычных слов и цитат, ни одна из которых, не исключая и первого древнееврейского эпиграфа, на итальянский язык автором не переведена. Редкие имена и названия даны без всяких пояснений, в том числе без внутритекстовых “подпорок”. Читатель, если он дотошный, вынужден каждую минуту залезать в энциклопедический словарь... Латинские цитаты; фразы на различных европейских языках (английском, французском, португальском); конкретные цитаты, которые приводятся в кавычках, причем Эко ни источник, ни автора не указывает; переиначенные цитаты – приводятся без кавычек; и вообще, в тексте оригинала огромную роль играет эрудированная лексика, призванная обозначать сложные ученые реалии, и передавать тот профессиональный, часто эзотерический жаргон, который служит опознавательным знаком для университетских выпускников в различных странах. Переводчик, как и в прежнем случае, старался создать в русскоязычной среде примерно то же впечатление от романа, которое испытывает соотечественник автора. То, что вроде бы должно хоть смутно, но пониматься само собой – передано русскими средствами и пусть суммарно, но откомментировано: либо внутритекстовым способом (по согласованию с автором), либо в сноске. То, что по идее автора должно работать либо как чистый орнамент, чистый звук, либо подталкивать читателя к самостоятельному энциклопедическому поиску – в переводе оставляется без объяснений (но скрытым объяснением подсказкой всегда выступает транскрипция по русской справочной литературе). Как видим, подход к переводу и в особенности к комментированию (вернее, решение не комментировать) этого текста основывается по сути на тех игровых принципах, на которых построен автором и сам роман...” .
В английском издании, так же, как и в итальянском, никаких сносок и комментариев не давалось. Почему издатель и переводчик решили максимально облегчить восприятие романа русским читателем, совершенно непонятно. Переведены не только арабские и португальские цитаты, но также все латинские и английские, причем в сносках указывается цитируемое произведение (например, “Where Art Thou, Muse, That Thou Forget’st so long?1 – 1 Где Муза? Что молчат ее уста... – Шекспир, сонет 100. пре. с англ. С.Я.Маршака”. – Умберто Эко. Маятник Фуко. – СПб.: Издательство “Симпозиум”, 2000. – С. 492). Откомментированны также и упоминания литературных источников, например: “Но не хотелось отнимать у Бельбо его Комбре1. - 1 Родовой дом героя-повествователя в цикле романов Марселя Пруста” (Умберто Эко. Маятник Фуко. – С. 387). Как мне кажется, Е. Костюкович противоречит сама себе: “решение не комментировать” оборачивается излишним комментированием. Такая избыточность нарушает замысел автора, причем, если перевод иноязычных цитат еще можно оправдать, то объяснение в сносках заимствованных литературных имен, топонимов и т.п. абсолютно недопустимо. Это своеобразное выражение недоверия читателю. В остальном же, как и было отмечено выше, перевод этого романа заслуживает похвалы.

Галина Рыженкова
https://www.proza.ru/2003/01/03-99

[Лiнкс]

О ПЕРЕВОДЕ РОМАНА “ОСТРОВ НАКАНУНЕ”

“Первый... и второй... романы Умберто Эко, невзирая на эрудированную насыщенность текста, печатались в журнальном и в книжном вариантах практически без комментариев: изобилие сносок нарушило бы художественный эффект, на что Эко не соглашается. Это правило остается в силе и в отношении третьего... его романа “Остров накануне”...
Кроме того, по норме русскоязычной издательской традиции даются подстраничные переводы иноязычных вкраплений, за исключением самых простых и очевидных, и за исключением тех, которые незаметно переведены внутри текста. Мы старались как можно меньше нарушать эстетику издания, предпочитаемую автором (полное отсутствие сносок)” .
“Остров накануне”, по сравнению с “Именем розы” и “Маятником Фуко”, действительно, почти не откомментирован, в сносках лишь объяснены названия глав и переведены некоторые латинские выражения. Все это, безусловно, является достоинством русского перевода романа. Вот что писали критики по этому поводу.
“В книге помещено и «Открытое письмо» Умберто Эко переводчикам романа. Отмечу, что автор этого письма, да и автор романа, имея в виду, что роман будут переводить, должен быть садистом. Писать прозу в таком стиле - дело для эрудированного человека, обложившегося к тому же историческими, этимологическими и специальными словарями, в принципе не такое уж сложное. А нот переводить такой роман - сущая каторга. Сладкая каторга, если иметь в виду русскую переводчицу Елену Костюкович, влюбленную в творчество Эко и посвятившую ему всю свою жизнь, но тем не менее, каторга. А каторжный труд, он не просто тяжел - он непременно должен быть бессмысленным. Елена Костюкович решает задачу, как всегда, блистательно, черпая средства как из реального, так и из латентного (он же гипотетический) русского языка, великого и могучего (хотя любой развитый язык ничем не хуже). Не обходится, конечно, и без мелких огрехов: словосочетания «боевая буча» и «жертва аборта» восходят все же к Маяковскому и к Ильфу с Петровым - это авторские инвенции, и вкладывать их в уста монахам XVII века едва ли стоило. Впрочем, поэтика барокко примечательна, в частности, и тем, что в ней по-гегелевски (опять-таки анахронизм в духе рецензируемого романа) снята проблема личного авторства и, соответственно, наоборот, - плагиата.”
““Остров Накануне” представляет собой грандиозный коллаж, материалом для которого послужили литературные произведения, научные трактаты и даже живописные полотна – большей частью ХVII века, но не только. Проблема в том, что для полноценного восприятия текста – с распознаванием использованных автором цитат – от читателя требуется соответствующий культурный фон. Каких-либо сносок Эко (как и в предыдущих романах) сознательно не делает, превращая процесс чтения в интеллектуальную головоломку, которая, впрочем, для многих наверняка станет занятием увлекательным (вероятно, полный комментарий к “Острову Накануне” имеет шанс стать самостоятельным – и солидным – культурологическим трудом). Минимальное количество сносок автор русского перевода, Елена Костюкович , все же (по согласованию с Эко) дает, но комментарии эти касаются прежде всего названий всех 39 глав романа: названия эти соотносятся с произведениями, русскому читателю практически неизвестными. Работа переводчика заслуживает отдельных слов благодарности – ведь от Елены Костюкович требовалось найти в русском переводе стилистический регистр, соответствующий словесности ХVII века, что, понятное дело, было непросто (среди прочего, пришлось востребовать, например, Михайло Ломоносова). В итоговом тексте присутствует и архаическая лексика, и пунктуационные неточности, и синтаксическая корявость, но все это работает на конечный результат, который, похоже, удался” .
Воспроизводя лексику ХVII века, Е Костюкович вставляет в текст романа цитаты из русских литературных произведений той эпохи. Например, дважды используются строки стихотворения “Буря море раздымает...”: “Через пробоину в борту Роберт видит, или ему мстится, будто видит, хоровод теней и молний.. но тут, я думаю, он просто не может удержаться от красивых цитат. Трещат райны, мачты гнутся, от натуги снасти рвутся... И в безднах корабли скрывает, бурный крут; где сошлося небо с понтом и сечется с горизонтом...” (Умберто Эко. Остров Накануне. – СПб.: Издательство “Симпозиум”, 2001. – С. 23). Выходит, что итальянец Роберт цитирует русские стихотворения. Читатель, не знакомый с русской литературой XVII – XVIII вв., воспримет такие вставки вполне естественно, но для человека, знающего произведения этого периода, они будут выглядеть по меньшей мере странно. С другой стороны, переводчица довольно точно следовала одному из принципов перевода, сформулированного самим У.Эко: стремясь писать в барочном стиле, она черпала вдохновение в произведениях русской литературы.

(продолжение следует)

[Лiнкс]

Вот основные требования, которые У.Эко предъявил переводчикам этого романа (из “Открытого письма переводчикам “Острова накануне”” ).
1.   В этом романе проблем стиля больше, чем в предыдущих, есть язык героев и отдельно – язык повествователя, который часто изъясняется так же, как и персонажи.
2.   “Воспроизводил репертуар выражений европейского барокко... Каждый переводчик должен... черпать вдохновение из барочных авторов своей литературы... Идеально было бы достичь такого результата, при котором источник заимствования практически не узнается”. “Когда вы обнаруживаете отрывок из Марино, вам не надо заботиться искать то же самое в своей литературе. Еще лучше, если в переводе и само ощущение цитаты станет менее прозрачно.”
Главное, по его мнению то, чтобы в собственной литератур переводчик нашел вдохновение, чтобы писать в барочном стиле.
3.   Автор старался не повторять редкие слова и много работал со словарем синонимов. Он дает совет: “Когда в описании, скажем, коралла или же птицы вы замечаете, что в вашем языке не существует больше слов, пригодных к описанию оттенков алого цвета, лучше, чтоб не повторять слово “алый”, меняйте расцветку птицы или цветка. Лучше пускай он станет синим, но нельзя повторять слово “пурпурный ” два раза. Я описывал в точности виды кораллов, рыб, цветов и птиц, населяющих острова Фиджи, но если вы припишите им чуть-чуть другой оттенок, никто вас проверять не станет... Разумеется, переделывать рыб – самая крайняя черта, и лучше обходиться без этого.
4.   Эко говорит, что пытался употреблять слова, существовавшие в 1643 году, и предлагает переводчикам использовать хороший этимологический словарь.
5.   Отдельно он касается терминологии фехтования: “В этом случае, как и в остальных, если вашем языке есть красивое название выпада, пусть даже оно не совпадает с тем, что пишу я, это не имеет значения. Пусть герой дерется по-другому, лишь бы выпад был красивым и назывался соответственно эпохе. Однако технику Удара Баклана попросил бы не менять.”
В основном, (трудно, конечно, делать выводы, не зная языка оригинала) эти требования были соблюдены. Например, замечательны синонимические ряды следующих отрывков, где Елене Костюкович удалось с помощью средств русского языка передать оттенки речи, богатство цветов и красок:
“... только немецкая речь способна крякать кряквой, гулить гуликом, граять грачом, кричать кречетом, свистеть свиристелем, бликать будто гром под облаками, хорскать лебедицею, румкать кабаном, циккать перепелкою, горланить горлицею и мявать будто катц!” (Умберто Эко. Остров Накануне.. – С. 258).
“Полипы тигровой окраски, в липучем пресмыкании вывертывая плотскость крупной срединной губы, терлись о голые тулова голотурий, каждое из которых – белесый хлуп с амарантовыми ядрами; рыбешки, медно-розовые под оливковой муругостью, выклевывали в пепельного цвета кочанах пунцовые бисерины и отщипывали крохи от клубней, леопардовых по масти, испеженных чернильными наростами. Рядом дышала пористая печень цвета пупавника, простреливали воду ртутные зарницы, бенгальские огни, на заднем плане выставлялись лихие ости в кровавых пятнах, отсвечивал на боках какого-то кубка матовый перламутр...” (Умберто Эко. Остров Накануне. – С. 390).
“А еще, а еще, не мог угомониться фатер Каспар, на Острове живет Пламяцветная Голубка... Золотистый ошейник, позолота на кончиках крыльев, а тельце, от грудки и до рулевых перьев хвоста, перьев тонких и завитых, как женские кудри, это тельце красное... о как бы это... Багряное, багровое, кровавое, огненное, воспаленное, рдяное, рубинное, маковое, гвоздичное? предлагал Роберт. А иезуит на это; бледно, невыразительно. Роберт снова: цвета клубники? герани? малины? редиса? остролиста? кошенили? калины? мухомора? красноперки? снегиря? марены? кумача? сандала? Да нет, негодовал фатер Каспар, воюя с собственным и чужими языками за нужное слово... Похоже, что остановились на ликующем цвете померанца и сочли, что речь идет об окрыленном солнце, короче говоря, на фоне белого неба эта голубка была как если бы денница выкатывала из овиди снегов раскаленный апельсин, сиятельнее херувима” (Умберто Эко. Остров Накануне. – С. 265-266).
Перевод романа “Остров накануне”, без сомнения, заслуживает самой высокой оценки.
Отдельно следует сказать о том, как сама переводчица интерпретирует романы Умберто Эко (отмечу, что гипотезы Елены Костюкович в области критического истолкования текста не влияют на перевод). В этой связи интересны сведения, даннае в книге А.Р.Усмановой .
“Например, в ряде своих недавних книг и выступлений Эко анализирует интерпретативное решение романа Имя розы, предложенное Еленой Костюкович . Костюкович, справедливо полагая, что "смысл развернутого "высказывания" Эко не исчерпывается поверхностным прочтением (как "готического" детектива), предпринимает попытку фигурального следования тезису о неограниченном семиозисе, полагая, что тем самым реализуется и внелитературная позиция Эко как ученого-семиотика ("всякий знак является интерпретантом других знаков, и всякий интерпретант интерпретируется в свою очередь другими знаками", – согласно пирсовскому определению семиозиса). В поисках разгадки "литературного центона", помимо обращения к другим множественным аллюзиям и реминисценциям (Интенция автора? Или интенция текста?), она упоминает некий "неожиданный источник, знание которого придает в наших глазах особую стереоскопичность замыслу всей книги": в 1946 году была опубликована книга Эмиля Анрио Братиславская роза, в которой речь шла также о поисках таинственного манускрипта, и завершался роман также пожаром в библиотеке. Эта история начинается в Праге: Эко также в начале своего романа упоминает Прагу. Более того, один из хранителей библиотеки у Эко носит имя Беренгар, одного из библиотекарей Анрио зовут Берн-гард Марр. Как эмпирическому автору Эко остается только разводить руками, говоря при этом в свое оправдание, что он не только не читал романа Анрио, но даже не знал о его существовании. Подобным образом другие критики приписывали Эко вольное или невольное обращение с разными текстами, ссылки на которые якобы зашифрованы в его романе (то же самое имело место и после публикации Маятника Фуко). С другой стороны, он был польщен скрупулезностью некоторых критиков, которые сочли, что одним из прообразов Адсона и Вильгельма может быть пара Серенус Цайтблом и Адриан из Доктора Фаустуса Томаса Манна3 .
Вопрос состоит в том, насколько плодотворна гипотеза Елены Костюкович для интерпретации романа. Эко говорит, что этот аргумент ничего особенно интересного нам не сообщает, ибо поиск таинственного манускрипта и пожар в библиотеке представляют собой чрезвычайно распространенные топосы европейской литературы и с равным успехом их можно обнаружить во множестве других романов. Вместо Праги можно было перенести начало романа в Будапешт, если бы это было существенно важно. Беренгар и Бернгард – чистое совпадение. Здесь образцовый читатель может счесть, что четыре совпадения – это уже кое-что, и в этом случае эмпирический автор лишен права голоса. Однако далее Елена Костюкович проводит еще целый ряд аналогий между Эко и Анрио, рассуждая, например, о том, что в романе Анрио искомый манускрипт являлся оригиналом Мемуаров Казаковы, а одного из персонажей Эко зовут Гуго из Ньюкасла (Hugh of Newcastle, в итальянской версии — Ugo di Novocastro). В итоге следует заключение Костюкович, что, лишь "идя от имени к имени, можно уяснить имя розы"4 . Вновь выступая от лица эмпирического автора, Эко говорит, что данный персонаж не является авторским вымыслом, а это – исторический персонаж, упоминаемый в средневековых хрониках. Кроме того, уж если следовать буквальному переводу, Ньюкасл (new castle – "новый замок") – не то же самое, что Казакова (casa nova – "новый дом"). С таким же успехом можно провести аналогии с Ньютоном. Но есть и другие моменты, доказывающие, что интерпретативное решение Костюкович неэкономично. Они касаются не только сопоставления этих двух персонажей, но также невозможности проведения аналогии между дневниками Казаковы и рукописью Аристотеля. В итоге раскручивание цепочки с Казановой приводит к тупиковой ситуации, и не только как эмпирический автор, но и как образцовый читатель собственного текста Эко указывает на это5 .
Точно также Е.Костюкович пытается выяснить, откуда взялось имя главного героя романа “Остров накануне” Роберта де ла Грив Поццо ди сан Патрицио. Она рассматривает “сложный и потаенный лингвистический сюжет” произведения: “Он, выброшенный кораблекрушением в необитаемое место, безусловно должен напоминать читателю Робинзона Крузо. Робин – уменьшительное от Роберт, и именно Робертом зовут героя нового романа. Но связь этим не ограничивается. Робин по-английски это малиновка, птица семейства дроздовых, Turdus migratorius. По-итальянски это птица называется tordo, а на пьемонтском диалекте griva, то есть Грив. Таким образом фамилия Роберта имеет тот же смысловой подтекст, что и имя, и это дает ему полное право именоваться Робинзоном. Но и здесь хитросплетение не кончается. Имение Роберта называется Грив Поцци ди сан Патрицио. Выражение “Поццо (колодец) Святого Патриция” по-итальянски означает также “бездонная бочка, прорва”. Раблезианская подоплека имени подкрепляет собой и богатырски-былинную фигуру отца героя, и фигуру матери, по-барочному составленную из кулинарных рецептов. Английский же эквивалент того же выражения – widow’s cruse, т.е. библейский “кувшин вдовицы” или “неистощимый источник”. Так всплывает слово “Крузо” и таким сложным путем имя Роберта де ла Грив Поццо ди сан Патрицио играет в прятки с именем персонажа Дефо – Робинзона Крузо!” . Далее переводчица подробно рассматривает “птичью” тему романа, опираясь на значения имен героев и информацию о том, что У.Эко сначала хотел назвать свое произведение “Голубка Огненного цвета”.
Конечно, подобные объяснения имеют право на существование и весьма интересны, тем более, что тексты Эко всегда многоплановы и интерпретировать их можно бесконечно. К тому же, как уже было отмечено выше, выводы Костюкович не влияют на переводы и читателю не предлагается какая-то единственно верная точка зрения.

Подводя итоги, хочу отметить, что русскоязычный читатель познакомился с произведениями Умберто Эко именно посредством переводов Елены Костюкович. Несмотря на то, что переводы эти имеют некоторые недостатки (о них было сказано выше), в целом они выполнены на высочайшем профессиональном уровне. Переводчице удалось сохранить неповторимое своеобразие стиля итальянского писателя, не нарушив норм русского языка и русской литературной традиции; она старалась создать у читателя то же впечатление от романа, которое получает читатель оригинального текста. Так или иначе, но в России Умберто Эко стал одним из самых любимых и популярных зарубежных авторов, и во многом это заслуга Елены Костюкович.

Галина Рыженкова
https://www.proza.ru/2003/01/03-99

[Морелла]

Интересно у Рыженковой, только дама ошибки в обычном русском допускает.

[Claque]

Давно хотела разместить материал о переводах Елене Костюкович (самый популярный переводчик Эко на русский язык).

А что, есть другие?) Вроде бы Эко с ней лично знаком и никому другому переводить не дает.

[Claque]

Галина Рыженкова
https://www.proza.ru/2003/01/03-99

Что-то у нее бзик какой-то по поводу сносок.

Я после "Нулевого номера" прочитал "Баудолино", там сама Костюкович в послесловии интересно про процесс перевода пишет.

[Кунгурцев]

А что, есть другие?) Вроде бы Эко с ней лично знаком и никому другому переводить не дает.

Так пиратам он не указ.

[Claque]

Так пиратам он не указ.

И что, есть пиратские переводы?

[Лiнкс]

... прочитал "Баудолино", там сама Костюкович в послесловии интересно про процесс перевода пишет.

Процитируешь?

[Лiнкс]

И что, есть пиратские переводы?

Елена Костюкович упоминает о пиратском переводе "Маятника Фуко", но я не читала ничего из Эко в пиратских переводах.

[Лiнкс]

А что, есть другие?) Вроде бы Эко с ней лично знаком и никому другому переводить не дает.

Неправильно слово подобрала: не "популярный", а "постоянный".

[Лiнкс]

 Еще ссылки о Е. Костюкович и У. Эко:

«ПЕРЕВОДИТЬ ХОЧУ ТОЛЬКО ЭКО»

http://booknik.ru/today/faces/umberto_eco/


"Плохой роман Умберто Эко лучше хорошего романа Марининой"

http://www.theinsider.ua/art/elena-kostyukovich-plokhoi-roman-umberto-eko-luchshe-khoroshego-romana-marininoi/

[Claque]

Процитируешь?

Там длинно слишком. Вот какую-то ссылку нашел http://rubook.org/book.php?book=185520&page=166

[Christian]

Дочитал вчера "Остров накануне". Не отрицая очевидных и скрытых достоинств книги, замечу, что пока это самый скучный роман Эко для меня лично. При этом не даёт покоя следующая мысль: почему Роберт или о. Каспар не догадались смастерить поплавок из пустых бочонков или бутылок, чтобы на нём догрести до острова? Хотя умения соорудить подводный колокол у них хватило.