Любимое стихотворение - 4

[Бразговка]

   Минають днi, минають ночi,
   Минає лiто; шелестить
   Пожовкле листя; гаснуть очi,
   Заснули думи, серце спить,
   I все заснуло. I не знаю,
   Чи я живу, чи доживаю,
   Чи так по свiту волочусь,
   Бо вже не плачу й не смiюсь...

   Доле, де ти? Доле, де ти?
   Нема нiякої?
   Коли доброї жаль, боже,
   То дай злої, злої!
   Не дай спати ходячому,
   Серцем замирати
   I гнилою колодою
   По свiту валятись.
   А дай жити, серцем жити
   I людей любити,
   А коли нi... то проклинать
   I свiт запалити!
   Страшно впасти у кайдани,
   Умирать в неволi,
   А ще гiрше - спати, спати
   I спати на волi -
   I заснути навiк-вiки,
   I слiду не кинуть
   Нiякого: однаково -
   Чи жив, чи загинув!
   Доле, де ти? Доле, де ти?
   Нема нiякої!
   Коли доброї жаль, боже,
   То дай злої! злої!

   Тарас Шевченко

[Виктуар]

САД

За этот ад,
За этот бред,
Пошли мне сад
На старость лет.
На старость лет,
На старость бед:
Рабочих — лет,
Горбатых — лет...
На старость лет
Собачьих — клад:
Горячих лет —
Прохладный сад...
Для беглеца
Мне сад пошли:
Без ни — лица,
Без ни — души!
Сад: ни шажка!
Сад: ни глазка!
Сад: ни смешка!
Сад: ни свистка!
Без ни — ушка
Мне сад пошли:
Без ни — душка!
Без ни — души!
Скажи: довольно мýки, — нá
Сад — одинокий, как сама.
(Но около и Сам не стань!)
— Сад, одинокий, как ты Сам.
Такой мне сад на старость лет...
— Тот сад? А может быть — тот свет?
На старость лет моих пошли —
На отпущение души.
Марина Цветаева,

1 сентября 1934

[Виктуар]

СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА       

Ну хочешь, Герда, встану на колени?
Мой лёд, увы, непрочная броня...
Вокруг меня - сугробы да олени,
А нужен - Кай. Чтоб согревал меня.

Стоишь ты, на валькирию похожа,
Непобедимой юностью блестя...
Боишься, что его я заморожу?
Да что ты знаешь о любви, дитя?!

Ты эту глупость прочитала в книжке -
Ты в книжках много глупостей найдёшь...
Не будет Кай со мной играть в ледышки,
Всё это - просто выдумки святош.

Да, я для всех останусь ненавистной,
А ты - чиста, отважна и добра...
Но не глядись уж слишком бескорыстной:
Ему ты - знаю - вовсе не сестра.

Промчатся дни дорогой неизбежной...
Когда к тебе приблизится зима -
Сама ты станешь Королевой Снежной!
Кого-то будешь умолять сама!

Ты слишком поспешила сбросить лыжи:
Они помогут на другой лыжне.
Я к вечности стою намного ближе,
И Кай - не твой. Он сам пришёл ко мне.

С. Шоргин

[Бразговка]

СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА       


С. Шоргин

Спасибо.

[Виктуар]

ПТИЧЬЕ МОЛОКО

После полуночи проснуться
в горячке, в горькой синеве,
в цветущей простыни, в траве,
услышав, как болит на блюдце
несъеденная вишня сна,
источенная дивным червем
моей любви, слепой, дочерней
(спаси меня… я тут одна…).

И нежный великан с тоской
из хаоса иного мира
глядит, как всхлипывает лира,
и загребает плач рукой,
как угли, как нескромный жар,
рассматривает, ест, целует
и в темя, и в глаза, ревнует
и говорит: «Я – бог, я – Лар
домашний, выдуманный для
хранения вещей забытых
и кладов брошенных, зарытых
в земле, и я – твоя земля.

Ты, глупая, растёшь, растёшь
из почвы, сотворённой словом,
и кормишь страхом духа злого,
некрепко спишь и воду пьёшь,
а я держу тебя в руке
и прячу от себя самой же
в своей остервенелой дрожи,
в зыбучем розовом песке,
в ларце стеклянном под замком
и раны детские врачую
то словом,
то теплом,
то чудом,

то птичьим
сладким
молоком.»

МАРИЯ МАРКОВА

[Виктуар]

За стеною жизни ходит осень
И поет с закрытыми глазами.
Посещают сад слепые осы,
Провалилось лето на экзамене.

Все проходит, улыбаясь мило,
Оставаться жить легко и страшно.
Осень в небо руки заломила
И поет на золоченой башне.

Размышляют трубы в час вечерний,
Возникают звезды, снятся годы,
А святой монах звонит к вечерне,
Медленно летят удары в горы.

Отдыхает жизнь в мирах осенних
В синеве морей, небес в зените
Спит она под теплой хвойной сенью
У подножья замков из гранита.

А над ними в золотой пустыне
Кажется бескраен синий путь.
Тихо реют листья золотые
К каменному ангелу на грудь.

Борис Поплавский.

[Виктуар]

Плюшевые волки,
Зайцы, погремушки.
Детям дарят с елки
Детские игрушки.

И, состарясь, дети
До смерти без толку
Все на белом свете
Ищут эту елку.

Где жар-птица в клетке,
Золотые слитки,
Где висит на ветке
Счастье их на нитке.

Только дед-мороза
Нету на макушке,
Чтоб в ответ на слезы
Сверху снял игрушки.

Желтые иголки
На пол опадают...
Все я жду, что с елки
Мне тебя подарят.

Константин Симонов

[Виктуар]

БАРС
Пожаром яростного крапа
маячу в травяной глуши,
где дышит след и росный запах
твоей промчавшейся души.

И в нестерпимые пределы,
то близко, то вдали звеня,
летит твой смех обезумелый
и мучит и пьянит меня.

Луна пылает молодая,
мед каплет на мой жаркий мех;
бьет, скатывается, рыдая,
твой задыхающийся смех.

И в липком сумраке зеленом
пожаром гибким и слепым
кружусь я, опьяненный звоном,
полетом, запахом твоим...

Но не уйдешь ты! В полнолунье
в тиши настигну у ручья,
сомну тебя, мое безумье
серебряное, лань моя.
1923

Владимир Набоков

[Донман]

А. С. Пушкин
ПРИЗНАНИЕ
 
 Я вас люблю, - хоть я бешусь,
Хоть это труд и стыд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У ваших ног я признаюсь!
Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей:
Без вас мне скучно, - я зеваю;
При вас мне грустно, - я терплю;
И, мочи нет, сказать желаю,
Мой ангел, как я вас люблю!
Когда я слышу из гостиной
Ваш легкий шаг, иль платья шум,
Иль голос девственный, невинный,
Я вдруг теряю весь свой ум.
Вы улыбнетесь, - мне отрада;
Вы отвернетесь, - мне тоска;
За день мучения - награда
Мне ваша бледная рука.
Когда за пяльцами прилежно
Сидите вы, склонясь небрежно,
Глаза и кудри опустя, -
Я в умиленьи, молча, нежно
Любуюсь вами, как дитя!..
Сказать ли вам мое несчастье,
Мою ревнивую печаль,
Когда гулять, порой в ненастье.
Вы собираетеся в даль?
И ваши слезы в одиночку,
И речи в уголку вдвоем,
И путешествия в Опочку,
И фортепьяно вечерком?..
Алина! сжальтесь надо мною.
Не смею требовать любви.
Быть может, за грехи мои,
Мой ангел, я любви не стою!
Но притворитесь! Этот взгляд
Всё может выразить так чудно!
Ах, обмануть меня не трудно!..
Я сам обманываться рад!

[Спика]

* * *
Нивы сжаты, рощи голы,
От воды туман и сырость.
Колесом за сини горы
Солнце тихое скатилось.

Дремлет взрытая дорога.
Ей сегодня примечталось,
Что совсем-совсем немного
Ждать зимы седой осталось.

Ах, и сам я в чаще звонкой
Увидал вчера в тумане:
Рыжий месяц жеребенком
Запрягался в наши сани.

С.Есенин

[Вэл]

Арвид Скалбе

ЖИЗНЬ

Нет у луча начала. Нет конца.
Лишь середина, как струна, тугая.
По ней идём, стирая пот с лица,
холодный вязкий страх превозмогая.

Как трудно равновесье сохранить!
Чернеют бездны справа, слева, снизу.
Нам суждена луча живая нить,
подобная канату и карнизу.

И улыбаться здесь невмоготу.
Но публика внизу не хочет верить,
что ты в себе несёшь не красоту,
а тайный крест, чью тяжесть не измерить.

Как больно и тоскливо! Не хочу!
А приговор нам вынесут публично:
Жизнь, пройденная в танце по лучу,
она легка, легка и романтична.

Перевод с латышского Натальи Бабицкой

[Вэл]

Арвид Скалбе

ПЛАТА

Опять плывёт - уже в который раз -
речной паром. К перилам подойдя,
ты видишь слепотой усталых глаз,
как с троса капли падают блестя.

Упав в свою речную колыбель,
они мгновенно гибнут. Какова
столь краткой жизни выгода и цель?
И как уйти, сверкнув, начав едва?

Паромщик строго требует билет.
(За что, о боже, мы должны платить!)
Теченье - вечность. И возврата нет,
и берег еле виден, словно нить.

Мгновений капли падают в поток,
и озарён сияньем небосклон.
Быть может, вечность - плата за восторг,
за главный труд, что к сроку завершён.

Перевод с латышского Натальи Бабицкой

[Вэл]

Арвид Скалбе

НА ПОЛПУТИ

Как радуга, из цвета одного
в другой ты переходишь.
                                  Глаз не пряча,
своё являешь миру естество:
ты многомерен и неоднозначен.

И от тебя средь серой суеты
ждут сразу всех оттенков, звуков, граней.
Но в то же время требуют, чтоб ты
был цельным и не ведал колебаний.

И несмотря на то что впереди
привольная и светлая равнина,
ты до скончанья лет - на полпути,
ты вечно воплощён наполовину.

Перевод с латышского Натальи Бабицкой

[Макарена]

             Молитва

Солнце свиpепое, солнце гpозящее,
Бога, в пpостpанствах идущего,
Лицо сумасшедшее,

Солнце, сожги настоящее
Во имя гpядущего,
Hо помилуй пpошедшее!

Николай Гумилёв

[Макарена]

               Белый вальс

О звени, старый вальс, о звени же, звени
Про галантно-жеманные сцены,
Про былые, давно отзвеневшие дни,
Про былую любовь и измены!

С потемневших курантов упал тихий звон,
Ночь, колдуя, рассыпала чары...
И скользит в белом вальсе у белых колонн
Одинокая белая пара...

              — О, вальс, звени —
              Про былые дни!

И бесшумно они по паркету скользят...
Но вглядитесь в лицо кавалера:
Как-то странны его и лицо, и наряд,
И лицо, и наряд, и манеры!..

Но вглядитесь в нее: очень странна она...
Неподвижно упали ресницы,
Взор застыл... И она — слишком, слишком бледна,
Словно вышла на вальс из гробницы!..

              — О, вальс, звени —
              Про былые дни!

И белеют они в странном вальсе своем
Меж колонн в белом призрачном зале...
И, услышавши крик петуха за окном,
Вдруг растаяли в тихой печали...

О, звени, старый вальс, сквозь назойливый гам
Наших дней обезличенно-серых:
О надменных плечах белых пудреных дам,
О затянутых в шелк кавалерах!..

              — О, вальс, звени —
              Про былые дни!

Николай Агнивцев

[Виктуар]

АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ ГЛИКБЕРГ (САША ЧЁРНЫЙ)

ПУДЕЛЮ

Черный пудель, честная собака!
Незнаком тебе ни Кант, ни Лев Толстой,
И твое сознанье полно мрака:
Кто учил тебя быть доброй и простой?

Любишь солнце, человека, игры,
К детворе во всю несешься прыть…
Если люди стали все, как тигры,
Хоть собаке надо доброй быть.

Ведь никто не драл тебя дубиной
И брошюр партийных не давал, -
Но спеша вдоль стен домой с корзиной,
Не сбежишь ты с хлебом, как шакал.

И когда на шум собачьей драки
Сквозь забор ты мчишься через жердь,
Не грызешь ты сбитой с ног собаки,
Не визжишь, как бешеная: "Смерть".

Ты чутка, полна ума и чести,
Не протянешь лапы наглецу,
И значок собачий твой из жести
Многим людям более к лицу…

"Человек - звучит чертовски гордо" -
Это Горький нам открыл, Максим.
Ты не веришь? Ты мотаешь мордой?
Ты смеешься, кажется, над ним?

[Спика]

      РОМАНС СЧАСТЛИВЦА

Ни родины, ни дома, ни изгнанья,
Забвенья нет и нет воспоминанья,
И боли, вызывающей усталость,
Из прожитой любови не осталось.

Как быстро возвращаются обратно
Встревоженные чувства, и отрадно,
Что можно снова радостно и нервно
Знакомым улыбаться ежедневно.

Прекрасная, изысканная мука -
Смотреть в глаза возлюбленного друга
На освещенной вечером отчизне
И удивляться продолженью жизни.

Я с каждым днем все чаще замечаю,
Что все, что я обратно возвращаю -
То в августе, то летом, то весною -
Какой-то странной блещет новизною.

Но по зиме и по земле холодной
Пустым, самоуверенным, свободным,
Куда как легче, как невозмутимей
Искать следы любви невозвратимой.

Но находить полузнакомых женщин,
Тела, дома, и голоса без трещин,
Себя - бегущим по снегу спортсменом,
Всегда себя таким же неизменным.

Какое удивительное счастье
Узнать, что ты над прожитым не властен,
Что то и называется судьбою,
Что где-то протянулось за тобою:

Моря и горы - те, что переехал,
Твои друзья, которых ты оставил,
И теплый день посередине века,
Который твою молодость состарил -

- Все потому, что чувствуя поспешность,
С которой смерть приходит временами,
Фальшивая и искренняя нежность
Кричит, как жизнь, бегущая за нами.

Иосиф Бродский

[Вэл]

Максим Рыльский

Качнулась занавеска на окне,
Мгновенно и пленительно алея,
И ветерок в вечерней тишине,
Листвой играя, убежал в аллею.

Там, за окном, - склонённый над столом
Девический простой и чистый профиль,
А с площади глядят на тихий дом
Два старых друга: Фауст и Мефистофель.

Собор простлался тенью по земле,
У стен коты мелькают торопливо,
И круглоглазый филин в полумгле
Им безнадёжно шлёт свои призывы.

Плащи в пыли, засечки на клинках,
В мечтах давно уж нет былого блеска,
Но всё глядят, с надеждою в глазах,
Как в вышине алеет занавеска.

Перевод с украинского Бориса Турганова

[Вэл]

Роберто Фернандес Ретамар

И ЭТОТ ГУЛ

И этот гул, и колокола лад,
плывущий над округой величаво;
плакучей меди тонкая отрава,
вникающая медленно в закат;

плесканье этих крыльев - о голубка,
трепещущая в сердце у меня! -
и этой тихой речки болтовня,
звучащая так вкрадчиво и хрупко;

напев любви, пронзающий насквозь;
стального жала радостная злость,
целующая кровь в гудящих жилах...

Неужто всё окончится со мной, -
разбитая ладья и упокой
в горячей темноте моей могилы?

Перевод с испанского Сергея Гончаренко

[Виктуар]

Феина дочь утонула в росинке,
     ночью, играя с влюбленным жучком.
     Поздно спасли... На сквозной паутинке
     тихо лежит. Голубым лепестком
     божьи коровки ей ноги покрыли,
     пять светляков засияли кругом,
     ладаном синим ей звезды кадили,
     плакала мать, заслонившись крылом.
     А на заре пробудилась поляна:
     бабочка скорбную весть разнесла...
     Что ей -- до смерти? Бела и румяна,
     пляшет в луче и совсем весела.
     Все оживляются... "Верьте не верьте,--
     шепчут друзьям два нескромных цветка,--
     феина дочь на мгновенье до смерти
     здесь, при луне, целовала жучка!"
     Мимо идет муравей деловитый.
     Мошки не поняли, думают -- бал.
     Глупый кузнечик, под лютиком скрытый,
     звонко твердит: так и знал, так и знал...
     Каждый спешит, кто -- беспечно, кто мрачно.
     Два паука, всех пугая, бегут.
     Феина дочь холодна и прозрачна,
     и на челе чуть горит изумруд.
     Как хороша! Этот тоненький локон,
     плечики эти -- кто б мог описать?
     Чуткий червяк, уж закутанный в кокон,
     просто не вытерпел, вылез опять.
     Смотрят, толкаются... Бледная фея
     плачет, склонившись на венчик цветка.
     День разгорается, ясно алея...
     Вдруг спохватились: "Не видно жучка!"
     Феина дочь утонула в росинке,
     и на заре, незаметен и тих,
     красному блику на мокрой былинке
     молится маленький черный жених...

Владимир Набоков.

[Виктуар]

Урал — мне страшно, жутко на Урале.
На проводах — унылые вороны,
как ноты, не по ним ли там играли
марш — во дворе напротив — похоронный?

Так тихо шли, и маялись, и жили.
О, горе — и помочь не можешь горю.
Февраль, на небе звёзды, как чужие,
придёт весна — и я уеду к морю.

Пусть волосы мои растреплет ветер
той верною — единственной — рукою.
Пивные волны, кареглазый вечер.
Не уходи — родной — побудь со мною,

не отпускай — дружок — держи за плечи —
в глухой Урал к безумству и злословью.
О, боже, ты не дал мне жизни вечной,
дай сердце — описать её с любовью.
1995, февраль

Борис Рыжий.

[Виктуар]

Над саквояжем в чёрной арке
всю ночь играл саксофонист,
пропойца на скамейке в парке
спал, постелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой с чёрным бантом
играть ночами на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна, -
спи, ни о чём не беспокойся,
есть только музыка одна.

Борис Рыжий.

[Джорджина]

А. Блок

ОНИ ЧИТАЮТ СТИХИ

Смотри: я спутал все страницы,
Пока глаза твои цвели.
Большие крылья снежной птицы
Мой ум метелью замели.

 Как   странны   были   речи   маски !
Понятны ли тебе?— Бог весть!
Ты твердо знаешь: в книгах — сказки,
А в жизни — только проза есть.

Но для меня неразделимы
С тобою — ночь, и мгла реки,
И застывающие дымы,
И рифм веселых огоньки.

Не будь и ты со мною строгой,
И маской не дразни меня,
И в темной памяти не трогай
Иного — страшного — огня.
10 января 1907

[Елла]

Михаил Лермонтов 
ЗАВЕЩАНИЕ
Наедине с тобою, брат,
Хотел бы я побыть:
На свете мало, говорят,
Мне остается жить!
Поедешь скоро ты домой:
Смотри ж... Да что? моей судьбой,
Сказать по правде, очень
Никто не озабочен.
А если спросит кто-нибудь...
Ну, кто бы ни спросил,
Скажи им, что навылет в грудь
Я пулей ранен был;
Что умер честно за царя,
Что плохи наши лекаря
И что родному краю
Поклон я посылаю.

Отца и мать мою едва ль
Застанешь ты в живых...
Признаться, право, было б жаль
Мне опечалить их;
Но если кто из них и жив,
Скажи, что я писать ленив,
Что полк в поход послали
И чтоб меня не ждали.

Соседка есть у них одна...
Как вспомнишь, как давно
Расстались!.. Обо мне она
Не спросит... все равно,
Ты расскажи всю правду ей,
Пустого сердца не жалей;
Пускай она поплачет...
Ей ничего не значит!
 

[Спика]

Александр Чак

ПРИЗНАНИЕ

В окна плачет туман. Что скрывать
от себя –
Ты одна, ты одна мной любима.
Что за сок непонятный на губах у тебя
Алой дрожью горит нестерпимо?

Где бульвары шумят, ты прошла, далека,
И с тех пор загрустил о тебе я.
Скоро сердце растопчет, как лошадь, тоска
На углу, где ждёт нищий копеек.

День ли, ночь, по бульвару один я бреду,
Листья клёнов срываю в надежде –
На каком-нибудь вдруг поцелуй твой найду,
И бросаю пустые, как прежде.

Или в окна заглядывать тянет меня:
Вдруг заблещет оттуда мне взор твой?
Только птица надежды пролетает, маня,
И к ногам тотчас падает мёртвой.

Где ты, друг? Не твоя ли заря в вышине
С одинокого облачка льётся?
Или только тоску ты оставила мне,
Что в стихах растревоженно бьётся?

В окна плачет туман. Что скрывать от себя –
Ты одна, ты одна мной любима.
То не кровь ли моя на губах у тебя
Алой дрожью горит нестерпимо?"



Рига.Ночь.

Желтки фонарей плавали в лужах.
Дождь
пересчитывал вишни в окрестных садах,
выстукивая на листьях фокстрот
и швыряя косточки в воду каналов.

Даль
чернела окном,
укутанным плотной тканью.

Что же мне делать
в такую ночь,
когда надевают галоши?

Скрести душе подбородок,
играть клавиры на нервах?
Как устриц, глотать тоску?

И я пошел
на Московскую улицу,
в бар, где толкутся жулики и проститутки, -
грустить.

Лампы Осрама -
янтарно-желтые серьги -
качались над моей головой.

Мороженое, тая
оранжевым яблоком,
расплывалось
на блюдечке из хрусталя,
как вытекший глаз.

Где-то вакхически
выла цитра.

Ночь
сжала овальный бар
в объятиях свистящего черного шелка.

Ближайшая липа
уронила свой лист
на мой одинокий столик.

Я, взяв его в руки,
целовал долго-долго:
потому, что было у меня взамен
ничьих губ.

Губ?

Почему же я должен
целовать только губы?

Почему не могу
целовать
этот столик,
прохладный и чистый, как девичий рот;
стену,
ту самую стену,
над которой нависла
женская туша,
белая, как перетопленный жир?

Ах, зачем губкам девушек
отдана
монополия
на мой закипающий рот!

Должно быть, затем,
чтобы я здесь сидел,
один на один
с неизбывной тоской,
и слагал эти странные строфы
о себе,
которому нравятся
губы девушек больше всего на свете.

[Вэл]

Райнер Мария Рильке

Любой предмет взывает: "Вникни, чувствуй!"
Любая тропка молит: "Сохрани!"
День, прожитый без славы и искусства,
вернут, как счастье, будущие дни.

Кто вычислит итог? Кто отделит
нас от годов, чья поступь отзвучала?
Что мы узнали с самого начала?
То, что предмет с другим предметом слит?

Что мы - природы безучастный жар?
О, дом, о, свет вечерний, луг покатый!
К лицу поднявши этот дар богатый,
мы и самих себя приносим в дар.

Единое - и внутримировое
пространство всё связует. И во мне
летают птицы. К дальней вышине
хочу подняться, - и шумлю листвою.

Да, я заботлив, и во мне - мой дом.
Я жду охраны - и я сам хранитель.
Прекрасный мир, моих волнений зритель,
рыдает дивно на плече моём.

Перевод с немецкого Грейнема Ратгауза

[Вэл]

Райнер Мария Рильке

Слова, всю жизнь прожившие без ласки,
непышные слова - мне ближе всех.
Я их одену в праздничные краски,
услышу тихий, благодарный смех.

Откроется, о чём они молчали,
о чём не знали сами до сих пор.
Они в стихах ни разу не бывали
и робко входят, опуская взор.

Перевод с немецкого Грейнема Ратгауза

[Вэл]

Райнер Мария Рильке

ЛЮБИТЬ

   VI

В саду мы погрузились в думы
и сумраком обвил нас хмель,
а наверху, гудя угрюмо,
запутывался в листьях шмель.

Тебе вплетала блики пышно,
как ленты, в волосы лоза,
и я лишь раз шепнул чуть слышно:
Какие у тебя глаза!

Перевод с немецкого Сергея Петрова

[rusallo4ka]

Над озером, в глухих дубровах,
Спасался некогда монах,
Всегда в занятиях суровых,
В посте, молитве и трудах.
Уже лопаткою смиренной
Себе могилу старец рыл —
И лишь о смерти вожделенной
Святых угодников молил.

Однажды летом у порогу
Поникшей хижины своей
Анахорет молился богу.
Дубравы делались черней;
Туман над озером дымился,
И красный месяц в облаках
Тихонько по небу катился.
На воды стал глядеть монах.

Глядит, невольно страха полный;
Не может сам себя понять...
И видит: закипели волны
И присмирели вдруг опять...
И вдруг... легка, как тень ночная,
Бела, как ранний снег холмов,
Выходит женщина нагая
И молча села у брегов.

Глядит на старого монаха
И чешет влажные власы.
Святой монах дрожит со страха
И смотрит на ее красы.
Она манит его рукою,
Кивает быстро головой...
И вдруг — падучею звездою —
Под сонной скрылася волной.

Всю ночь не спал старик угрюмый
И не молился целый день —
Перед собой с невольной думой
Все видел чудной девы тень.
Дубравы вновь оделись тьмою;
Пошла по облакам луна,
И снова дева над водою
Сидит, прелестна и бледна.

Глядит, кивает головою,
Целует издали шутя,
Играет, плещется волною,
Хохочет, плачет, как дитя,
Зовет монаха, нежно стонет...
«Монах, монах! Ко мне, ко мне!..»
И вдруг в волнах прозрачных тонет;
И все в глубокой тишине.

На третий день отшельник страстный
Близ очарованных брегов
Сидел и девы ждал прекрасной,
А тень ложилась средь дубров...
Заря прогнала тьму ночную:
Монаха не нашли нигде,
И только бороду седую
Мальчишки видели в воде.


А.С. Пушкин *Русалка*

[Кунгурцев]

              7 НОЯБРЯ

По рядам засечённых точек
Мчится огненная гроза...
В полночь раненый пулемётчик
На минуту открыл глаза.

Перекрыта ночною тьмою,
Шла пехота в смертельный бой...
Он спросил: - Сегодня седьмое? -
Мы кивнули ему головой.

Мы сказали: - Ты был героем! -
Он ответил: - Мы на войне!
Я не выбыл ещё из строя!
Помогите подняться мне.

Я недаром живу на свете,
Боевые мои друзья!
Я достойно наш праздник встретил -
В нём участвует кровь моя!..

Гул сражения над полками,
Полночь праздничная плывёт...
Он слабеющими руками
Поворачивает пулемёт.

Взглядом жадным и воспалённым
За полётом огня следит -
Смерть по вражеским батальонам
Длинной очередью бежит.

Тьму ночную взрыхляют мины,
Бьют снаряды. Земля в огне...
Так встречаем мы годовщину!
Мы - солдаты! Мы - на войне!

Михаил СВЕТЛОВ

1942

[Кунгурцев]

       РЯЗАНСКИЕ МАРАТЫ

Когда-нибудь, пускай предвзято,
обязан будет вспомнить свет
всех вас, рязанские Мараты
далёких дней, двадцатых лет.

Вы жили истинно и смело
под стук литавр и треск пальбы,
когда стихала и кипела
похлёбка классовой борьбы.

Узнав о гибели селькора
иль об убийстве избача,
хватали вы в ночную пору
тулуп и кружку первача

и - с ходу - уезжали сами
туда, с наганами в руках.
Ох, эти розвальни и сани
без колокольчика, впотьмах!

Не потаённо, не келейно -
на клубной сцене, прямо тут,
при свете лампы трёхлинейной
вершились следствие и суд.

Не раз, не раз за эти годы -
на свете нет тяжельше дел! -
людей, от имени народа,
вы посылали на расстрел.

Вы с беспощадностью предельной
ломали жизнь на новый лад
в краю ячеек и молелен,
средь бескорыстья и растрат.

Не колебались вы и мало.
За ваши подвиги страна
вам - равной мерой - выдавала
выговора и ордена.

И гибли вы не в серной ванне,
не от надушенной руки.
Крещенской ночью в чёрной бане
вас убивали кулаки.

Вы ныне спите величаво,
уйдя от санкций и забот,
и гул забвения и славы
над вашим кладбищем плывёт.

Ярослав СМЕЛЯКОВ

[Вэл]

Лёринц Сабо

ФЛЕЙТА И СКРИПКА

"Ре" - начинающей флейты попытки.
"Ми" - отдалёное пение скрипки.
"До-ре-ми-фа", и всю ночь напролёт -
слышишь? - всё громче, всё звонче поёт.
"Ре" - высоко над твоей головою,
"ми" - глубоко, под землёй, под травою,
"ре" - наверху ослепительный свет,
"ми" - чуть заметная вспышка в ответ.
"Ре-ми-фа-соль", - откликаются травы,
звук обступает и слева и справа,
смутным жужжаньем роится вдали,
пеной дробится о кромку земли,
и до утра, до скончания ночи
льётся, густеет, взмывает, стрекочет,
стрелами света кружит над тобой
схватка оркестра с волшебной трубой,
чтобы и завтра безвестная сила
"ре" повторяла и "ми" возносила,
словно и радость твоя, и тоска -
пение флейты и голос смычка.

Перевод с венгерского Натальи Ванханен

[Вэл]

Христо Радевский

МИГ

Над нами блещут звёзды.
                                  Тишина.
Ночь медлит, как твоё прикосновенье.
И нас качает полная луна
в своих сетях бесплотных, как виденье.

Цветущей липы свежая листва
восторг свой источает в пряном дыме,
и тень листвы как будто кружева,
что ты сплетала пальцами своими.

Так дивно всё, так ты захвачен всем,
что думаешь: а может - сновиденье
всё то, что видишь, и что вечер нем,
и мы вдвоём,
                 и мы в уединенье.

Жизнь - это скряга, из своих щедрот
дарит мгновенье, что мгновенье длится.
Возьми же то, что этот миг даёт
и что не сможет больше повториться.

Перевод с болгарского Александра Гатова

[Вэл]

Марко Недялков

Сегодны понял я, как ты красива,
где раньше были вы, мои глаза!
Горит закат за окнами игриво,
горят и окна дома, и фасад.
Горишь и ты в руках моих,
                                    тревожно
и тесно сердцу у меня в груди.
Нам и легко, и радостно, и сложно,
и непонятно, что там впереди.
Огонь, горящий в нас, он так неистов,
что может нас испепелить сейчас.
А за окном закат волшебной кистью
на полотне небес рисует нас!

Перевод с болгарского Елены Андреевой

[Эва]

Сегодня я видел, как Ваши тяжелые слезы
Слетали и долго блестели на черных шелках,
И мне захотелось сказать Вам про белые розы,
Что раз расцветают на бледно-зеленых кустах.

Я знаю, что плакать Вы можете только красиво,
Как будто роняя куда-то свои лепестки,
И кажется мне, что Вы словно усталая ива,
Что тихо склонилась и плачет над ширью реки.

Мне хочется взять Ваши руки в тяжелом браслете,
На кисти которых так нежно легли кружева,
И тихо сказать Вам о бледно-лазурном рассвете,
О том, как склоняется в поле и плачет трава.

Лишь только растают вдали полуночные чары
И первые отблески солнца окрасят луга,
Раскрыв лепестки, наклоняются вниз ненюфары
И тихо роняют на темное дно жемчуга.

Я знаю, тогда распускаются белые розы
И плачут они на особенно тонких стеблях.
Я знаю, тогда вы роняете крупные слезы
И долго сверкают они на тяжелых шелках.



 Илья Эренбург

[Бразговка]

У первой бабки - четыре сына,
Четыре сына - одна лучина,

Кожух овчинный, мешок пеньки, -
Четыре сына - да две руки!

Как ни навалишь им чашку - чисто!
Чай, не барчата! - Семинаристы'

А у другой - по иному трахту! -
У той тоскует в ногах вся шляхта.

И вот - смеется у камелька:
"Сто богомольцев - одна рука!"

И зацелованными руками
Чудит над клавишами, щелками...

   =========

Обеим бабкам я вышла - внучка:
Чернорабочий - и белоручка!

        Январь 1920

 
Марина Цветаева

[Кунгурцев]

                      ТАЙНА ДЕДА

- Юноша! грустную правду тебе расскажу я:
Высится вечно в тумане Олимп многохолмный.
Мне старики говорили, что там, на вершине,
Есть золотые чертоги, обитель бессмертных.
Верили мы и молились гремящему Зевсу,
Гере, хранящей обеты, Афине премудрой,
В поясе дивном таящей соблазн - Афродите...
Но, год назад, пастухи, что к утёсам привыкли,
Посохи взяв и с водой засушённые тыквы,
Смело на высь поднялись, на вершину Олимпа,
И не нашли там чертогов - лишь камни нагие:
Не было места, чтоб жить олимпийцам блаженным!
Юноша! горькую тайну тебе открываю:
Ведай, что нет на Олимпе богов - и не будет!

- Если меня испугать этой правдой ты думал,
Дед, то напрасно! Богов не нашли на Олимпе
Люди? Так что же! Чтоб видеть бессмертных, потребны
Зоркие очи и слух, не по-здешнему, чуткий!
Зевса, Афину и Феба узреть пастухам ли!
Я ж, на Олимпе не быв, в молодом перелеске
Слышал напевы вчера неумолчного Пана,
Видел недавно в ручье беспечальную нимфу,
Под вечер с тихой дриадой беседовал мирно,
И, вот сейчас, как с тобой говорю я, - я знаю,
Сзади с улыбкой стоит благосклонная Муза!

Валерий БРЮСОВ

[Бразговка]

Я научилась плакать, улыбаясь,
Я научилась улыбаться, плача,
Я научилась в небе плавать,
Я научилась под водой летать.

Я научилась молча говорить,
Я научилась говоря молчать,
Я научилась радоваться в горе,
Я научилась в радости страдать.

Ольга Арефьева

[Спика]

Белла Ахмадулина

 НЕЖНОСТЬ

Так ощутима эта нежность,
вещественных полна примет.
И нежность обретает внешность
и воплощается в предмет.

Старинной вазою зеленой
вдруг станет на краю стола,
и ты склонишься удивленный
над чистым омутом стекла.

Встревожится квартира ваша,
и будут все поражены.
- Откуда появилась ваза?-
ты строго спросишь у жены.-

И антиквар какую плату
спросил?-
О, не кори жену -
то просто я смеюсь и плачу
и в отдалении живу.

И слезы мои так стеклянны,
так их паденья тяжелы,
они звенят, как бы стаканы,
разбитые средь тишины.

За то, что мне тебя не видно,
а видно - так на полчаса,
я безобидно и невинно
свершаю эти чудеса.

Вдруг облаком тебя покроет,
как в горних высях повелось.
Ты закричишь: - Мне нет покою!
Откуда облако взялось?

Но суеверно, как крестьянин,
не бойся, "чур" не говори -
то нежности моей кристаллы
осели на плечи твои.

Я так немудрено и нежно
наколдовала в стороне,
и вот образовалось нечто,
напоминая обо мне.

Но по привычке добрых бестий,
опять играя в эту власть,
я сохраню тебя от бедствий
и тем себя утешу всласть.

Прощай! И занимайся делом!
Забудется игра моя.
Но сказки твоим малым детям
останутся после меня.

[rusallo4ka]

И вы поверить мне могли,
Как простодушная Аньеса?
В каком романе вы нашли,
Чтоб умер от любви повеса?
Послушайте: вам тридцать лет,
Да, тридцать лет — не многим боле.
Мне за двадцать; я видел свет,
Кружился долго в нем на воле;
Уж клятвы, слезы мне смешны;
Проказы утомить успели;
Вам также с вашей стороны
Измены, верно, надоели;
Остепенясь, мы охладели,
Некстати нам учиться вновь.
Мы знаем: вечная любовь
Живет едва ли три недели.
С начала были мы друзья,
Но скука, случай, муж ревнивый...
Безумным притворился я,
И притворились вы стыдливой,
Мы поклялись... потом... увы!
Потом забыли клятву нашу;
Клеона полюбили вы,
А я наперсницу Наташу.
Мы разошлись; до этих пор
Все хорошо, благопристойно,
Могли б мы жить без дальних ссор
Опять и дружно и спокойно;
Но нет! сегодня поутру
Вы вдруг в трагическом жару
Седую воскресили древность —
Вы проповедуете вновь
Покойных рыцарей любовь,
Учтивый жар, и грусть, и ревность.
Помилуйте — нет, право нет.
Я не дитя, хоть и поэт.
Когда мы клонимся к закату,
Оставим юный пыл страстей —
Вы старшей дочери своей,
Я своему меньшому брату:
Им можно с жизнию шалить
И слезы впредь себе готовить;
Еще пристало им любить,
А нам уже пора злословить.

Пушкин "Кокетке"

[rusallo4ka]

Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда... друг жестокой!
Хочу ль бежать: с боязнью и мольбой
Твои глаза не следуют за мной.
Заводит ли красавица другая
Двусмысленный со мною разговор —
Спокойна ты; веселый твой укор
Меня мертвит, любви не выражая.
Скажи еще: соперник вечный мой,
Наедине застав меня с тобой,
Зачем тебя приветствует лукаво?..
Что ж он тебе? Скажи, какое право
Имеет он бледнеть и ревновать?..
В нескромный час меж вечера и света,
Без матери, одна, полуодета,
Зачем его должна ты принимать?..
Но я любим... Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

Пушкин

[rusallo4ka]

Все кончено: меж нами связи нет.
В последний раз обняв твои колени,
Произносил я горестные пени.
Все кончено — я слышу твой ответ.
Обманывать себя не стану вновь,
Тебя тоской преследовать не буду,
Прошедшее, быть может, позабуду —
Не для меня сотворена любовь.
Ты молода: душа твоя прекрасна,
И многими любима будешь ты.

Пушкин

[Макарена]

Обманите меня... но совсем, навсегда...
Чтоб не думать зачем, чтоб не помнить когда...
Чтоб поверить обману свободно, без дум,
Чтоб за кем-то идти в темноте наобум...
И не знать, кто пришел, кто глаза завязал,
Кто ведет лабиринтом неведомых зал,
Чье дыханье порою горит на щеке,
Кто сжимает мне руку так крепко в руке...
А очнувшись, увидеть лишь ночь и туман...
Обманите и сами поверьте в обман.

Максимилиан Волошин

[Бразговка]

Как ныне сбирается вещий Олег
      Отмстить неразумным хозарам,
Их селы и нивы за буйный набег
      Обрек он мечам и пожарам;
С дружиной своей, в цареградской броне,
Князь по полю едет на верном коне.

Из темного леса навстречу ему
      Идет вдохновенный кудесник,
Покорный Перуну старик одному,
      Заветов грядущего вестник,
В мольбах и гаданьях проведший весь век.
И к мудрому старцу подъехал Олег.

"Скажи мне, кудесник, любимец богов,
      Что сбудется в жизни со мною?
И скоро ль, на радость соседей-врагов,
      Могильной засыплюсь землею?
Открой мне всю правду, не бойся меня:
В награду любого возьмешь ты коня".

"Волхвы не боятся могучих владык,
      А княжеский дар им не нужен;
Правдив и свободен их вещий язык
      И с волей небесною дружен.
Грядущие годы таятся во мгле;
Но вижу твой жребий на светлом челе.

Запомни же ныне ты слово мое:
      Воителю слава - отрада;
Победой прославлено имя твое;
      Твой щит на вратах Цареграда;
И волны и суша покорны тебе;
Завидует недруг столь дивной судьбе.

И синего моря обманчивый вал
      В часы роковой непогоды,
И пращ, и стрела, и лукавый кинжал
      Щадят победителя годы...
Под грозной броней ты не ведаешь ран;
Незримый хранитель могущему дан.

Твой конь не боится опасных трудов;
      Он, чуя господскую волю,
То смирный стоит под стрелами врагов,
      То мчится по бранному полю.
И холод и сеча ему ничего...
Но примешь ты смерть от коня своего".

Олег усмехнулся - однако чело
      И взор омрачилися думой.
В молчаньи, рукой опершись на седло,
      С коня он слезает, угрюмый;
И верного друга прощальной рукой
И гладит и треплет по шее крутой.

"Прощай, мой товарищ, мой верный слуга,
      Расстаться настало нам время;
Теперь отдыхай! уж не ступит нога
      В твое позлащенное стремя.
Прощай, утешайся - да помни меня.
Вы, отроки-други, возьмите коня,

Покройте попоной, мохнатым ковром;
      В мой луг под уздцы отведите;
Купайте; кормите отборным зерном;
      Водой ключевою поите".
И отроки тотчас с конем отошли,
А князю другого коня подвели.

Пирует с дружиною вещий Олег
      При звоне веселом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
      Над славной главою кургана...
Они поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они...

"А где мой товарищ? - промолвил Олег, -
      Скажите, где конь мой ретивый?
Здоров ли? все так же ль легок его бег?
      Все тот же ль он бурный, игривый?"
И внемлет ответу: на холме крутом
Давно уж почил непробудным он сном.

Могучий Олег головою поник
      И думает: "Что же гаданье?
Кудесник, ты лживый, безумный старик!
      Презреть бы твое предсказанье!
Мой конь и доныне носил бы меня".
И хочет увидеть он кости коня.

Вот едет могучий Олег со двора,
      С ним Игорь и старые гости,
И видят - на холме, у брега Днепра,
      Лежат благородные кости;
Их моют дожди, засыпает их пыль,
И ветер волнует над ними ковыль.

Князь тихо на череп коня наступил
      И молвил: "Спи, друг одинокой!
Твой старый хозяин тебя пережил:
      На тризне, уже недалекой,
Не ты под секирой ковыль обагришь
И жаркою кровью мой прах напоишь!

Так вот где таилась погибель моя!
      Мне смертию кость угрожала!"
Из мертвой главы гробовая змия,
      Шипя, между тем выползала;
Как черная лента, вкруг ног обвилась,
И вскрикнул внезапно ужаленный князь.

Ковши круговые, запенясь, шипят
      На тризне плачевной Олега;
Князь Игорь и Ольга на холме сидят;
      Дружина пирует у брега;
Бойцы поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.

А. Пушкин

[nevajnoli]

      Эта любовь

      Эта любовь
      Такая неистовая,
      Такая хрупкая,
      И такая нежная...
      Эта любовь
      Такая хорошая
      И безбрежная,
      Как небосвод голубой
      И такая плохая,
      Словно погода,
      Когда погода бывает плохой...
      Эта любовь,
      Такая верная,
      Радостная и прекрасная...
      Эта любовь
      Такая несчастная,
      Словно ребёнок, заблудившийся в глуши,
      И такая спокойная,
      Словно мужчина, которого ничто не страшит...
      Эта любовь,
      Внушавшая страх,
      И заставлявшая вдруг говорить
      И томиться в печали.
      Любовь безответная,
      Потому что мы сами молчали...
      Любовь оскорблённая, попранная и позабытая,
      Потому что мы сами её оскорбляли,
      Топтали её, забывали...
      Любовь вся как есть.
      И в конце и в начале,
      Вечно живая,
      Вечно новая,
      Озарённая солнцем
      Лицом обращённая к вечной надежде.
      Она твоя,
      Она моя,
      И того, кто ещё не родился,
      И того, кто был прежде,
      Она, как трава достоверна,
      Трепещет как птица,
      Пылает, как жаркое лето,
      И с тобою мы можем уйти
      И вернуться,
      Уснуть и проснуться,
      Забыть, постареть
      И не видеть ни солнца, ни света...
      Можем снова уснуть,
      И о смерти мечтать,
      И проснуться опять,
      И смеяться опять,
      Остаётся любовь!
      Как ослица, упряма она,
      Горяча, как желанье,
      Жестока, как память,
      Глупа, как раскаянье,
      Холодна, словно мрамор,
      Прекрасна, как утро,
      Нежна и прекрасна,
      И кажется хрупкой и зыбкой
      И снами она говорит,
      Не говоря ничего,
      И в глаза наши смотрит с улыбкой
      И, охваченный трепетом,
      Я её слушаю,
      Я ей кричу,
      О тебе ей кричу,
      О себе
      Умоляю её.
      За тебя, за себя, и за тех, кто любил,
      И за тех, кто ещё не любил,
      И за всех остальных,
      Я кричу ей:
      Останься!
      Будь там, где ты есть,
      И где ты раньше была,
      Умоляю, останься,
      Не двигайся, не уходи!
      Мы, которые знали тебя,
      О тебе позабыли,
      Но ты не забудь нас!
      Одна ты у нас есть на земле!
      Так не дай нам холодными стать
      С каждым днём удаляясь все дальше и дальше,
      Знак подай,
      Улыбнись нам,
      Неважно откуда,
      И позже
      Средь зарослей памяти
      В тёмном лесу её
      Вдруг проявись,
      Протяни нам руку свою
      И спаси нас.

      Жак Превер

[Эва]

Что-то случилось, нас все покидают.
Старые дружбы, как листья, опали.
...Что-то тарелки давно не летают.
Снежные люди куда-то пропали.

А ведь летали над нами, летали.
А ведь кружили по снегу, кружили.
Добрые феи над нами витали.
Добрые ангелы с нами дружили.

Добрые ангелы, что ж вас не видно?
Добрые феи, мне вас не хватает!
Все-таки это ужасно обидно -
знать, что никто над тобой не летает.

Лучик зеленой звезды на рассвете.
Красной планеты ночное сиянье.
Как мне без вас одиноко на свете,
о недоступные мне марсиане!

Снежные люди, ну что ж вы, ну где вы,
о белоснежные нежные девы!
Дайте мне руки, раскройте объятья,
о мои бедные сестры и братья!

...Грустно прощаемся с детскими снами.
Вымыслы наши прощаются с нами.
Крыльев не слышно уже за спиною.
Робот храпит у меня за стеною.
  Юрий Левитанский

[Эва]

ГОЛОС ПЕРВОЙ ЛЮБВИ МОЕЙ...

Голос первой любви моей - поздний, напрасный -
Вдруг окликнул, заставил на миг замереть,
И звучит до сих пор обещанием счастья.
Голос первой любви, как ты мог уцелеть?..
Над горящей землей от Москвы до Берлина
Пыль дорог, где отстать - хуже, чем умереть,
И в бинтах все березы, в крови все рябины...
Голос первой любви, как ты мог уцелеть?

На тесовой калитке снежок тополиный,
Холодок первый губ, как ожог, не стереть...
А года пролетели, их, как горы, не сдвинуть.
Голос первой любви, как ты мог уцелеть?!
    Сергей Орлов

[Виктуар]

ВСЕ РАВНО НЕ ПО СЕБЕ

Такие ясные глаза нас от печали и сомнений ограждают,
Такие честные слова нам говорят, что не поверить мудрено,
Такие громкие дела нам предстоят, такие лавры ожидают,
Такая слава и хвала!.. А все равно не по себе, а все равно...

И ведь ничто не задевает самолюбия, достоинства и чести,
Спокойна совесть, и ее не омрачает ни единое пятно.
Все преступления давно совершены, и все блюстители на месте,
И совершали их не мы... А все равно не по себе, а все равно...

Идет парад, и карнавал, и маскарад, и всенародная потеха,
Горят бенгальские огни, повсюду танцы и шампанское вино.
И ни малейшая опасность, ни препона, ни преграда, ни помеха
Не угрожают торжеству... А все равно не по себе, а все равно...

И вот исчезла суета, и мы достигли абсолютного покоя
И, позабывши обо всем, произнесли благодарение судьбе.
Но поступь времени, вращение Земли, движенье звезд и все такое -
Не исчезает никуда, оно всегда, и нам всегда не по себе.

Над суеверьями хохочем до поры, покуда нет дурного знака,
А чуть дорогу кто-нибудь перебежал, так уж и больше не смешно.
И хоть не черная она, а голубая, и не кошка, а собака,
А все равно не по себе, а все равно не по себе, а все равно...

                         1984
Михаил Щербаков.

[Виктуар]

Издалека вернувшись туда, где не был долго,
взамен жилья и счастья найду пустые стены.
А в цветнике у дома за чугуном ажурным
увижу плоский камень, прочту на камне имя --
и, прислонясь к решетке, произнесу в смятенье:
"Ну как же так, Мария? Я ожидал иного.
Я думал, ты еще раз спасешь меня, как прежде.
Я был в тебе уверен. Я полагал, ты можешь все..."

И шевельнется камень, и покачнутся стебли.
И я услышу голос, который внятно молвит:
"Меняй дорогу, путник. Ты был неправ, как видишь.
Я не богиня вовсе, и не колдунья даже,
хоть и могу такое, чего никто не может:
могу не знать отрады, могу не быть любимой,
могу не ждать, не помнить, могу не петь, не плакать,
могу не жить на свете, но не могу не умирать..."

И снова все умолкнет. Но вскоре тихим шагом
из дома выйдет некто - должно быть, местный сторож -
и спросит, чем обязан. И я солгу поспешно,
что перепутал адрес. И повернусь к воротам.
И засмеется камень, и отшатнутся стебли.
И тихим шагом сторож пойдет обратно к дому,
чтоб начертать отметку в своей учетной книге.
Так превратится в прочерк то, что когда-то было мной...

                         1991
Михаил Щербаков.

[Виктуар]

 ПРОЩАНИЕ СЛАВЯНКИ

Когда надежды поют, как трубы,
Их зов дурманит, как сладкий дым.
Они предельны, они сугубы,
И так несложно поверить им.
И вот дорога, и вот стоянка,
Вокзал и площадь в цветах, в цветах.
Восток дымится. Прощай, славянка!
Трубач смеется, шинель в крестах.

Воспитан славой, к смертям причастен,
Попробуй вспомни, ловя цветы,
Какому зову ты был подвластен,
Какому слову поверил ты...
Броня надежна, тверда осанка,
Припев беспечен: все "ай" да "эй"...
А трубы просят: не плачь, славянка!
Но как, скажите, не плакать ей?

Пройдет полвека. Другие губы
Обнимут страстно мундштук другой.
И вновь надежды поют, как трубы.
Поди попробуй, поспорь с трубой.
А век не кончен, поход не начат.
Вокзал и площадь - в цветах, в цветах.
Трубач смеется, славянка плачет,
Восток дымится. Земля в крестах.

                         1987
Михаил Щербаков.