Правильно – постановка многое скрывает.
Может быть, но мне очень нравится то как ее прочитали, эти зуковые эффекты, завывания, скрежеты и так далее. Я так не смогу, это уже не то будет.
Я и говорю: хороший режиссер с первоклассными актерами смогут сделать конфетку из любой пустышки, которую в других обстоятельствах и читать не стал бы.
Боюсь, после Павича у меня и Кысь пойдет.
Правильно боишься!
Люсь, я бы не сказала, что "Кысь" - "пустышка".
Стилистически - очень интересное произведение. Правда, черное, на мой взгляд, и тяжёлое. Тяжёлое в плохом смысле слова - когда в процессе прочтения не "доходишь до точки и наступает катарсис", а когда просто ложится роман "жабой на душу" и не отряхнуть.
Дя? Там еще большая "странность", чем в Хазарском Словаре?
На мой вкус, да.
Прочитать ее, что ли?
Образ эффектный, но в жизни ничего даже отдаленно похожего я не встречала. Или человек не читает, или уж что-то да понимает.
А если это уже почти и не человек? Когда живешь рядом с зоной, дышишь ею и кушаешь все эти радиозагрязненные ягодки-молочко, то немного иначе все представляется. И многое совпадает с «последствиями». И «жаба на душе» остается.
Зона у Толстой настолько вызывающе нелогична и условна, что кроме как мрачной аллегорией ее рассматривать нельзя ( что и правильно, чего автор и хотела)С ног на голову, как в детских стишках: речки горят, леса текут, куры косяками на юг потянулись...
Интеллигенция может и болтает, но знания не для таких мозгов, как у Бенедикта. Это все равно, что вы бы постарались современному хаму (Беня не хам)) объяснить Ремарка)в остальном мне близка ваша позиция, особенно про цветочки)
4. Что вызвало категорическую непонятость и раздражение? Может, со мной что не так, но я искренне не понимаю - КАК можно любить и читать книги, но не задумываться и не анализировать прочитанное? Я НЕ понимаю. Это из разряда - со свиным рылом в калашный ряд? Так Мартин Иден сам, между прочим, своим умом до всего дошел. Книгам благодаря. Или Поколение Бенедикта на непонимание обречено?
Бенедикт вызывает наше сочувствие и сопереживание.По-моему так
Лично у меня ничего ни он, ни "Кысь", ни Толстая уже не вызывают.
Ключевое слово "уже". Недавно перечитывал и до конца не дочитал... было непонятно, чем мне в первый раз книга так понравилась. Но все-таки при первом прочтении цепляет, нет?
как любая эмоциональная книга, "Кысь", возможно, действительно, одноразовая. для многих.а еще там много обиды из разрухи 90-х годов. может, неактуально? настроения не те? все "на позитиве"?)
Начала, пока 15 процентов прочитала. Наверное, прочитаю все, только руки помою несколько раз. Не люблю юродства. Не люблю эдакой унижено-пьяненькой русофилии.
Где там русофилия?
стиль такой, нарочито-старорусский, теребень кабацкая, жиденькая бородёнка, пьяненькая.
Непонятно, почему использование псевдостарорусского стиля означает русофилию Впрочем, ладно. Мы вряд ли друг друга поймем, у меня было совершенно иное восприятие этой книги
Впрочем, ладно. Мы вряд ли друг друга поймем, у меня было совершенно иное восприятие этой книги
Вчера за три часа "проглотила" роман. Чтение оного не напрягало, захватило, но, простите, не тронуло. Это "коротко о главном".1. Конечно, все мы разные, но, слыша фразы наподобие "какая гадость!", "рвотный рефлекс" и иже с ними, хочется спросить - а простите книги надо лишь о цветочках-лепесточках писать, а о фронтовой грязи, блокадных лишениях, выживаниях в экстремальных условиях ни-ни? Так. простите, это как раз, как у того же Бенедикта выйдет - читал о вечно молодых и красивых дамах, что не сморкаются и перхотью не страдают. Дерьмо, простите? А в жизни дерьма нет? Или в книге о нем замалчивать следует? Не следует, но употреблять к месту, а не в каждом абзаце? А если мир таков, физиологичен, что ли, что этим и живет? Я имею в виду мир "Кыси".
А в Рабочей Избе, ешь твою двадцать, с утра все печи погасли. Ночные работники, истопники, заместо того, чтобы дровишки подкладывать да огонь раздувать, упились ржави, а может квасу, а может, слышь, и гонобобелю нанюхались, хоть это и своеволие, – да все и проспали. Как протерли глаза, кинулись к печам, – а там один пепел холодный, да и тот в трубу выдуло.Крику!.. Крику-то матерного, отборного! – другой раз за год столько не услышишь, а что делать? – делать нечего; побежали в соседние Рабочие Избы за огоньком, а те не дают. Вы нам в прошлый раз не дали, а мы вам – теперь; хозяйство – дело рук каждого, разбирайся сам. А что нам за дело, что вы казенные; мы, чай, еще казеннее вас. Пошли, пошли отседа, козолупы дроченые! щас мы вам вдогонку звездюлей-то накидаем.Так наши и убрались ни с чем, а тут, вишь, гонцы. Наши перепужались, озлобились, чуть не плачут; кто руки заламывает, кто со страху описался, а Константин Леонтьич, что в углу у окошка сидит, на время как бы из ума вышел: стал кричать, что, дескать, вижу, вижу столп бестелесный, пресветлый, преужасный, громоподобный и стоочитый, и в том столпе верчение, и струение, и крылья, и зверь, идущий на четыре стороны.А начальство, точно, озверело и побежало на четыре стороны, с криками да воплями: где Никита Иваныч, Главный Истопник? подать сюды Никиту Иваныча!И Бенедикт тоже, вместе со всеми, заволновался, забегал, – аж в висках застучало, в глазах темь пятнами пошла: Никита Иваныч! Где Никита Иваныч! Ведь вот, ведь сейчас, событие-то какое, случай-то какой, Господи! может, раз в сто лет Федор Кузьмич народу показываться изволят, слава ему! В кои-то веки с терема сошел с ясного, с крутоверхого, с под резных курдалясин, что под кровлей понадрючены, с-под маковок багряных, молодой ржавью крашеных, боботюкалками утыканных, кукумаколками изузоренных! Госссподи!.. Госссп…! Радости-то, страху-то, радости-то!.. Да я…! да куда же мне…! да Госссподи!.. да где же Никита Иваныч, язви его!.. Не понимает, что ли?!
Меня не физиология напрягала, нет. Ощущение униженности, умаление людей что ли.. Не могу объяснить словами, не получается. Растравление ран на показ, показушное унижение.. не персонажей книги, а народа. Сколько лет от Взрыва прошло? Двести? и лапотная Россия, вечно пьяненькая.. неприятно мне, что Толстая так увидела народ после катастрофы. ..
Понятно, что дело "где-то на территории некогда России", но это не Россия, это затерянная глубинка вот с таким вот укладом.
Меня не физиология напрягала, нет. Ощущение униженности, умаление людей что ли.. Не могу объяснить словами, не получается. Растравление ран на показ, показушное унижение.. не персонажей книги, а народа. Сколько лет от Взрыва прошло? Двести? и лапотная Россия, вечно пьяненькая.. неприятно мне, что Толстая так увидела народ после катастрофы.
Ненавижу, о, ненавижу рассейское, исступленное сладострастие: бить себя в расхлыстанную грудь, выворачивать срам, вопить кликушечьим голосом... "Гляди, православные, вот весь Я - сырой, срамной. Плюй мне в харю, бей по глазам, по сраму!.." О, харя губастая, хитрые, исступленные глазки... Всего ей мало, - чавкает в грязи, в кровище, не сыта, и - вот последняя сладость: повалиться в пыль,расхлыстаться на перекрестке, завопить: "Каюсь!.." Тьфу!
Москва, кажется
Эх, не приняла во внимание Татьяна слова дедушки (?) (не помню, кто он ей)А ведь Алексей Н. Толстой сказал в одном из рассказов:
вот, я поняла. Нелюбовь и неуважение к людям я увидела.
Ну, Вам тогда в соцреализм. Там мы все белые и пушистые.
Да, я тоже увидела. Только не нелюбовь и неуважение Татьяны Толстой, а видела это всю свою жизнь, как и Т.Т.Вот цитата навеяла. Ночь с 6-го на 7-е ноябра 1983 года . Рано утром меня привезли в роддом. Мучаюсь уже часов 12-13. Часов в 10 вечера все врачи, медсестры и санитарки радостно переговариваясь, отправляются к праздничному столу. Последний выходящий на автомате выключает свет, хотя в родзале рожают двое. Причем, это не просто роддом, а роддом для патологий, тяжелых случаев, преждевременных родов и т.д. Плюс праздничное дежурство.А болеуталяющих у них нет, кончились, а в соседнем отделении есть, но они не дают, вот такие у них сложились отношения.А я потом 18 дней в реанимации провалялась, а мои родные носили деньги врачам и сестрам.Я только как Толстая расказать не могу.А книга очень понравилась.